Интервью с известным художником Анатолием Брусиловским. Москва. Октябрь 2016 года. 

Голос за кадром: Алексей Шульгин. Видео: Екатерина Софронова. Монтаж: Надежда Моисеева.

Во сне еще совсем недавно я мог летать. И какие это были полеты! Чуть оттолкнись от земли – и ты уже под потолком, взмахивай руками и поднимайся все выше и выше, как птица.

Это зачарованное состояние сна. Это состояние зачарованности я переживаю всякий раз, когда смотрю работы Натальи Нестеровой.

- Как ты представляешь себе проекцию сна?

- Для меня это картины Натальи Нестеровой.

- Проекции?

- Хорошо, не проекции, а сны, отображенные на картинах. Ведь сны это ощущения и состояния. Другая реальность.

Такой диалог с самим собой прокручивается у меня в голове. Глядя на картины Натальи Нестеровой, начинаешь впадать в оторопь, замираешь, смотришь и чувствуешь, но тоже оторопело, ты замер. Как-то замедленно. Кто-то притормозил пленку, изображение пошло замедленно. Драматизм остался (на пределе), а динамика, ее почти нет, динамику заменил образ.
Критик заметит: разве это сонное царство? Вполне может быть. Разве «Алиса в стране чудес» не причудливый сон?
Сон преломлено проектирующий, как жизнь. Жизнь во сне.

Вот еще минуту назад, после пробуждения, сон был так ярок  и чувствен, ты сам не понимал:  сон ли это? С открытыми глазами спать. Продолжать спать наяву. Идти по улице, среди людей, движение. Небо, взморье, чайка, какие-то лица, но лица не реальные – лица из того сна. Какого? Ну помнишь? Ну вспомни.

Квартира на Арбате. Старинная мебель, диковинные предметы, картины, скульптуры, книги, очень высокие потолки, попугай ходит по клетке и о чем-то говорит. В кресле она – Наталья Нестерова. Она в какой реальности? Сейчас она сидит в кресле в квартире на Арбате. Но что делать с картинами? Картины уже живут своей жизнью.

Сейчас мне кажется, что встреча наша – сон. Но прошлое кажется сном, прошлое и есть сон. Прошлое – другая реальность. Картины живут, а я сплю.

Алексей Шульгин.

Такое было название старого интервью, так сказал Андрей Бильжо, а мне это показалось важным.

Андрей Бильжо  - художник, карикатурист, писатель. Мы встретились в его мастерской в конце 2014 года. А до этого я писал интервью. Мы говорили об искусстве, Соловках, литературе. Мне глубоко симпатичен этот одаренный  и непустопорожний  человек. И сейчас с благодарностью и симпатией вспоминаю нашу встречу.

Ничего не уходит никуда и не из чего ничто не возникает.  Творчество Варвары Плавинской (а это именно подлинное и в высоком смысле творчество) очень генетическое, памятливое, разрывающее время. И это творчество именно Варвары Плавинской – ее, оригинальное, сильное и стильное. У работ Варвары есть лицо, почерк, линия. Но пристально глядя на ее «модели», что-то начинаешь видеть в них. И опять рвется время. И одно с другим сложится. Надеюсь, сложится творческая судьба замечательного художника, модельера, дизайнера и, надеюсь, философа – Варвары Плавинской.

Алексей Шульгин

Постепенно слово «нонконформист» приобретает чуть ли не значение «героя Советского Союза». Это прискорбно.

Бронзовеют «подпольщики», «шестидесятники», художники перерождаются в дизайнеров и бизнесменов, знающих конъюнктуру арт-рынков, выходят многотомные мемуары разных доброжелательных свидетелей. И как следствие – происходит  подмена эпохи.

Мои симпатии в искусстве складываются исключительно из формулы: художник – человек.

Гений и злодейство две вещи несовместные, так писал Александр Пушкин в «Моцарте и Сальери». А в жизни, как подтверждает практика,  гений уживается со злодейством. Хотя, конечно, чаще не гений, а талант. А такой талант измельчает, изгадится.

Сегодня, когда в золотом ореоле проходят мимо тени и фигуры великих: В. Яковлева, Е. Кропивницкого, О. Рабина,  В. Ситникова,  Д. Краснопецева, А. Зверева, Д. Плавинского, В. Немухина и других, - тяжело не впасть в крайность, умопомрачиться и не начать вопить и причитать за галерейщиками и искусствоведами, что во время оно был андеграунд, а «легальные» художники холуи, дешевки, не стоящие ногтя самого задрипанного нонконформиста.

К сожалению, на таких позициях я не стою, против такой постановки вопроса категорически против, потому что считаю, что были еще Я. Манухин, И. Голицын, Е. Зверьков, И. Сорокин, Т. Скородумова, Ю. Жигалов, А. Бородин и Л. Дурасов и другие.

Мне кажется, что художники разделены не на группировки, а на художников и нехудожников.

И в этой связи очень важно не застаиваться, развиваться, ежемгновенно повышая личный уровень культурности. Иначе не отделить зерна от плевел.

В этом очерке признаюсь в самом сокровенном, а именно, мне кажется, что наиболее подлинными в жизни и творчестве (из большинства) т. н. нонконформистов были Анатолий Зверев  и  Дмитрий Плавинский. Художники разного воспитания, культуры, уровня технического мастерства и понимания искусства.

И тем не менее. Раскрепощение духа привело к тому, что и Зверев и Плавинский в своем творчестве, каждый сам сумели наиболее полно выразиться и выразить все болячки времени и запечатлеть красоту мгновения, которое и определяет подлинность всего мирового искусства.

    Но очерк наш будет о Дмитрии Плавинском. Я помню первое впечатление от трехчастного офорта «Разрушенная церковь», который увидел в доме режиссера и собирателя Теодора Вульфовича. Это как первая любовь, ее не забудешь. Первое впечатление всегда самое верное: незамутненный знакомством и его влиянием взгляд замечает даже самую микроскопическую фальшь, выхолощенность, халтуру, или наоборот – принимает и влюбляется.

Плавинскому, как мне думается, присуща работа тончайшая, работа скальпеля – между жизнью и смертью. «Разрушенная церковь» вещь вневременная. Причудливые деревья, одряхлевшая, истлевающая церковь, штрихи как шифр, который каждый волен переводить по-своему. Чем-то изображением напоминает ранние страшноватые повести Гоголя, чем-то ушедший в историю русский Север вдоль по Осударевой дороге Петра.

   На одной волне с «Разрушенной церковью» - «Скит» и «Печальный Христос», в которых Плавинскому удалось перескочить от иконы к нонконформизму. А что еще важнее, в строгих и аскетичных офортах  сконцентрировать огромный объем духовной информации.

  Я понимаю, что, в конце концов, это пустое анализировать и комментировать работы Дмитрия Плавинского. Все умозаключения (даже самые веские) в одно мгновение рассыпаются в прах при каждом новом просмотре полотен.

   Как ни парадоксально, большинство произведений автора одновременно и абсурдны, и приземлено логичны. Хотя бы носорог. Мощь до физического ощущения многотонного существа, изображение настолько вогнано в бытие, что заполняет собой жизненное пространство. Или это только мне так кажется?
Я не могу долго находиться в мире Дмитрия Плавинского, поэтому обращаюсь к его творчеству дозировано (всегда с содроганием, как в детстве страшную картинку, смотрю его «Собаку»). Возможно, кому-то носорог покажется хорошей черно-белой картиной (не более), а для кого-то «носорог» - пуп земли и начальная точка отсчета всего.

  Еще хотелось бы сказать о том, что Дмитрий Плавинский помогает зрителю по-новому смотреть на искусство. Он тряпка, стирающая с доски старые формулы, дающая пространство для творчества – tabula rasa.

До сих пор офорт «Собака» вызывает у меня чувство близкое к мистическому ужасу. Движение собаки-мумии. Зачем художник оживил мертвое?

Плавинский в отличие от многих собратьев по искусству прекрасный рисовальщик: твердая рука, точные, геометрически выверенные линии.

В каких измерениях пребывает сознание Дмитрия Плавинского? На этот вопрос может ответить только он сам.

Один из наиболее признанных в мире русских художников Дмитрий Плавинский не потерял своего искрометного чувства юмора и дара рассказчика. Ко всему прочему, он еще и незаносчив. Плавинский остается Плавинским и в Нью-Йорке, и в Москве. Очень жаль, что художник (не по примеру Константина Коровина) мало записывал. Его записи о себе, Звереве, Краснопевцеве шедевральны. Ясным русским языком о сложном и простом, вечном и мимолетном. Как жаль, что Плавинский мало писал!

Слава Богу, художник подробно изложил свои взгляды на искусство и свое творчество. Но я почему-то уверен, что многое недоговорено. Ведь художник – орудие в руках Бога.

Тайна Плавинского – его «Черепа в парике», черепах, носорогов, листвы, насекомых – делает притягательным и таинственным его творчество.

В русском искусстве всегда были мастера, не только оставившие заметный след, но и породившие миф. Вспомним Михаила Врубеля, Малевича с Кандинским, Шагала, Анатолия Зверева и Дмитрия Краснопевцева. Живет миф о Дмитрии Плавинском, живет самостоятельно.

Дмитрий Плавинский удивительное (для современности особенно) явление духа, воплотившегося в работах. «Человек, создавший вещь, в конце концов, погибая, отпечатывается в ней, как папоротник в камне». Мне добавить нечего.

 Алексей Шульгин. Портрет Дмитрия Плавинского работы Марии Плавинской.

Этот бесспорный афоризм написал когда-то философ Гегель, но высказывание вполне относится и к философии известного художника Люси Вороновой.

 Она превосходный портретист, пейзажист, натюрмортист. И...

 «Всегда начинаю с человека. Мой первый жест — человек, его состояние, его смысл. Позирующий создает мне образ. И уже дальше в его пространстве возникает фон. В каждом человеке ищу Человека. Люди очень разные, каждый — космос, загадка, неожиданность. Моя палитра в холстах: красный — Жизнь, синий — Небо, черный — Вечность, охра — золото, много золота. Все так же, как в иконе, в народной культуре и искусстве классического авангарда» - из беседы художницы с Виталием Пацюковым.

 Но нарисованные ею цветы это стихия. В цветах – Космос, Человек, Жизнь и Смерть, Красота... В цветах – ВСЕ. Как она сама недавно написала:            

«Рисую поле цветов - ГИМН ЖИЗНИ».

Ее творчество антидепрессант. Близкое и далекое, понятное и неизъяснимое. Конечно можно говорить о традициях, но не хочется. Потому что по почерку узнается – это сделала Люся Воронова. Она один из немногих наших художников, кого, как хорошего знакомого, можно различить в толпе.

Как о Вороновой написать? Что нового можно добавить к тому, что сказано?

Свое слово мне помог сказать поэт Александр Блок. Вы знаете, как часто в своих стихотворениях Александр Александрович упоминал цветы!

- Разгадал я, какие цветы

Ты растила на белом окне.

- Цветы и травы покрывают

Зеленый холм, и никогда

Сюда лучи не проникают,

Лишь тихо катится вода.

- Любовники, таясь, не станут

Заглядывать в прохладный мрак.

Сказать, зачем цветы не вянут,

Зачем источник не иссяк?

- Офелия в цветах, в уборе

Из майских роз и нимф речных

В кудрях, с безумием во взоре,

Внимала звукам дум своих.

Лишь малая толика из его наследия. Но разве эти стихи только о цветах.  У Блока цветы – СИМВОЛ. Вот и Люся Воронова поет свою мантру о человеке, душе, чувствах, изображая хрупкие и яркие сочетания. Звучит ГИМН ЖИЗНИ.

Жизнь на холсте продолжается

«Но в работах-холст/ масло-КОСМОС и боль спрятаны глубже. Эти работы сложнее, не сразу раскрываются. В них ровный гул и постоянная сила, без крика. Они сильнее».

 Есть в подлинном искусстве что-то гипнотическое: ты ходишь-смотришь, влюбляешься, замечаешь страсть – и ВЛИЯНИЕ, которое может сказываться всю жизнь.

 Черный, красный фон, цветы – хитросплетения, линии, пятна, многоцветие – тайный язык, способный врачевать, будить чувства.  Люся Воронова вылечила не одну больную душу. Кто гений, кто не гений? Страшно разбрасываться такими категориями. Но я уверен, что проблесками гениальности (как минимум) наполнено все творчество Люси Вороновой (проблески гениальности – так когда-то оценили творчество Андрея Белого).

 В завершение стихотворение Алексея Жемчужникова. Своеобразное выражение неизреченного:

Полевые цветы на зеленом лугу... 
Безучастно на них я глядеть не могу. 
Умилителен вид этой нежной красы 
В блеске знойного дня иль сквозь слезы росы; 
Без причуд, без нужды, чтоб чья-либо рука 
Охраняла ее, как красу цветника; 
Этой щедрой красы, что, не зная оград, 
Всех приветом дарит, всем струит аромат; 
Этой скромной красы, без ревнивых забот: 
Полюбуется ль кто или мимо пройдет?.. 
Ей любуюся я и, мой друг, узнаю 
Душу щедрую в ней и простую твою. 
Видеть я не могу полевые цветы, 
Чтоб не вспомнить тебя, не сказать: это ты! 
Тебя нет на земле; миновали те дни, 
Когда, жизни полна, ты цвела, как они... 
Я увижу опять с ними сходство твое, 

Когда срежет в лугу их косы лезвие..

Алексей Шульгин
 

Кричат: Он гений! Он гений! Он гений! Создатель «Ежика в тумане» и других фильмов. Юрий Норштейн у  себя в студии, неподалеку от метро Войковская. Он гений! Гений! Гений! Шумят. Юрий Норштейн – человек моего времени.

Ну конечно я ему на фиг не был нужен. Все вы знаете нашего замечательного художника Алексея Меринова. Никто, надеюсь, не оспаривает его выдающесть. И вопросы я ему отправлял довольно банальные, и нужно было обладать незаурядным талантом, чтобы ответить на них интересно. А он ответил также гениально, как и рисует. Ответил на несколько вопросов и взял паузу… До сих пор берет. И сперва я ждал, а потом разозлился, потом расстроился, а потом вновь ждал. И теперь я понимаю, что так и должно быть, это реальность, а реальность она – как есть. Слава Богу, что есть Алексей Меринов – наш гениальный художник, которого вы все знаете. Дай ему Бог многие лета. А это так – штришок к портрету.

Свое участие в этом действе – полностью отрицаю. 

- Алексей, а каким было Ваше детство? Как-то оно оставило след? А то многие, взрослея и повзрослев, навсегда замуровывают в себе ребенка? Откуда Вы родом? Кто Ваши родители?
- Родился в Москве. Жили в коммуналке, на Кутузовском. Двор абсолютно хулиганский. Так что, приходилось "двуличничать": сначала под присмотром бабушки играть на пианино фуги и гаммы, а затем с местной шпаной - в "пристеночек" и "банку". Наверное, сейчас мало кто помнит эти увлекательные игры, развивающие ум и быстрый бег при появлении старших товарищей.
Мама всю жизнь проработала в спортивной медицине. Мне повезло: я видел игроков, например, сборной СССР, проходящих медосмотр перед той самой знаменитой серией 72 года с канадцами. И не только их. Папа работал в химической промышленности. Знал английский, немецкий, французский. Да вообще знал всё. Поэтому, проверка им моих уроков до сих пор нет-нет, да и вспомнится. И затылок так неприятно замерзнет вдруг. К великому горю, очень рано умер. В сорок четыре года. Сердце. Я его уже пережил на 11 лет (больше уже прим. автора). Мамы тоже нет. Она в последние годы мне звонила каждое утро - будила. Кажется мелочью, но ужасно не хватает этих звонков... Удивительно мудрая и добрая. Натерпелась, конечно, от меня, когда отца не стало. Пятнадцать лет - тело-то подросло, а мозг все игр требовал. Порокенролил, короче. 

- Тогда - давным-давно – мальчик Алеша мог представить, чем будет заниматься мужчина из 777 кабинета? Были какие-то пристрастия и тяга к искусству?
- Мальчик Алеша представлял себя космонавтом, вышагивая одиночным маршем вокруг клумбы во дворе. Так и утверждал громко: - Я Гагарин! ...и рисовал как все остальные дети. Сражения. С буржуями. У мамы на работе раскатывал рулон бумаги для кардиограммы и слева направо заполнял краснозвездными такими, побеждавшими буржуев, отчего-то, в коротких штанишках и рогатых касках. Старшая сестра здоровски рисовала. Правда, не буржуев, а битласов всяко - разных. И, чуть позже появившийся её муж, Саша. Вот, с них и копировал. Постепенно это превратилось в какую-то нездоровую страсть. К стыду своему, но признаюсь, все учебники , особенно по Истории, были улучшены в плане иллюстраций. Ну и последние страницы тетрадей. "Портреты" одноклассников, учителей, а так же "произвольная"  программа. Пару раз получал от педагогов. Не оставались в стороне и ученики. Ну, тут классика: "Вот эти у тебя хорошо получились, а я плохо. Меня больше не рисуй".  Конечно, и в самом эротическом сне не мог представить, что так судьба ляжет.Кабинета "Три Топорика", кстати, у меня уже нет. Отжали, аки Крым. Зато дома работаю. Вот об этом-то уж точно не мечтал!

- Как Вы оказались в ГОХРАНе? И чем тот период жизни запомнился?
Демобилизовался после службы на славном Краснознаменном Черноморском Флоте. Понятия не имел, чем займусь дальше. Отгулял положенные три месяца. Плюс, ещё пару захватил.Вдруг - повестка в милицию. Всё, думаю, с приездом. Сейчас за тунеядство на 101 км. Природа, гуси-лебеди кругом, берёзоньки плакучии. Красота, но не хочется. Оказалось, всех, кто служил, пригласили работать " в органы". Ещё страшнее стало. Понял, надо искать работу быстрее, чем тебя менты. И вот, однажды, в какой-то компании встретил однокашника. Тот и поведал, что работает в Государственном Хранилище Алмазов. Зарплата аж 120 полновесных советских рублей. Не каждый инженер мог в те времена похвастаться таким доходом. Так и оказался там. В обмен на расписку о неразглашении тайны, состоящей в том, чтобы никому не рассказывать, где находится ГОХРАН (слева видна башня, если на метро едешь по филевской линии, как раз перед одноименной станцией) выдали, кстати, милицейские брюки и рубашку. Колол алмазы вручную. Почти-с помощью какой-то жутко буржуазной техники фирмы "Де Бирс". И, хотя нам показывали время от времени "кино не для всех" от тех же буржуев, и периодически случались выставки отечественных художников, которых в стране мало кто знал, но на Западе они были известны, весь этот процесс надоел. От звонка до звонка - не для меня. Взял и ушёл. Даже гидролизный спирт (бесплатный) не смог изменить мое решение... Это был подвиг, считаю.
 

- Да, говорят, что моряки – это особые люди, с оригинально философией, это правда? Спрашиваю Вас, как моряка?
- Сейчас самоубийственную вещь скажу. Из-за которой лишусь любви многих почитательниц на фейсбуке. Служил-то я на берегу. То есть матросил на суше, а моряком не был. Но ведь, главное же, что тельник, гюйс и бескозырку носил согласно уставу и по праву. Ну и... демобилизовавшись, парой-тройкой полных светлой печали повестей о дальних походах во всякие Дарданеллы с Босфорами, конечно, в девичьем кругу, покозырял. Нам, русским матросам, без этого никак нельзя. Защищал Родину, впоследствии оказавшейся не родной, в славном городе Николаеве. Кроме того, что это был "город корабелов-корабельный край", место сие славилось обилием чисто женских предприятий. Как то парфюмерные и другой легкой промышленности производства. Поэтому, по субботам, когда в гарнизонном Доме Офицеров были танцы, охрану выставляли не для того, чтоб матросики через забор сигали на волю, а исключительно с обратной целью. Что бы местные фемины своим массовым присутствием не рушили боеготовность части.
Естественно, принимал участие в бескомпромиссном оформлении "Боевого Листка". Особо запомнился совет замполита при рисовании новогоднего номера. Этот "листок" был отпечатан типографским способом: "шапка" и под ней обязательная надпись "Пролетарии всех стран, объединяйтесь!" уже присутствовали. А внутренности ты сам заполнял, согласно своему высокому художественному вкусу и рекомендациям товарищей командиров.Так вот, наш замполит вдруг решил перейти все дозволенные границы и предложил закрасить призыв к пролетариям. А поверху пустить тем же строгим шрифтом: "Здравствуй, Зимушка-Зима!" Это был восторг и ещё один подвиг.

- Работа в тетатре РОМЭН, что она представляла? Почему не продолжился Ваш театральный роман?
- О, это было удивительное, безбашенное время. Теща моя - королева коммуникабельности, ехавшая в электричке от Белорусского вокзала до Одинцово, успела познакомиться с театральным художником, "сосватать" ему меня. Я в то время не работал, числясь "Транспортным рабочим" в СУ-308. Друг пристроил, чтоб ко мне снова участковый в гости не захаживал. Сам друг занимал в этом СУ фантастическую, по нынешним временам, должность. Инженер по социалистическому соревнованию. И жил у нас в квартире. Поскольку его суровая мама периодически подкладывала ему хмурыми рассветами книжки о вреде пьянства. Ну, кто такое выдержит-то.
Итак, в начале сентября 1982 года, еле сдерживая волнение, я вошел в Храм Искусства. Волнение усилилось, ибо первое, что я увидел - был гроб, стоящий в фойе театра. И он был отнюдь не бутафорским. Хоронили знаменитую Лялю Черную, по которой, в годы её молодости, сходила с ума мужская часть театральной Москвы. В общем, начало было многообещающим. Но всё оказалось не так страшно.
Рассказывать можно бесконечно. Главное, это, конечно, гастроли. Во-первых, страну немного посмотрел. От Омска до Баку. Во-вторых, там гуляли от души. Деньги заканчивались день на третий. Но жили как-то вскладчину. Летние гастроли продолжались два месяца с небольшим "антрактом". Пару раз ко мне приезжала моя любимая жена Маша. Имела наглость петь песни перед цыганами. До сих пор жива, поэтому, очевидно, её соло понравилось спаянному коллективу. Каким-то образом умудрился оформить три спектакля в качестве художника-постановщика. А потом начались трудности. Замаячила перспектива повышения, но должность это была "номенклатурной", и беспартийному товарищу на ней не место. А шел уже девяносто восьмой год. И я вовсю печатался в МК параллельно. И по утрам бегал за "Огоньком" и "Московскими Новостями". А ночами читал антисоветчину от издательства "Посев". Какая там КПСС... После Юза Алешковского, "Острова Крыма" и Шаламова... И тут последовало приглашение от редакции "Комсмомольца" . Оказалось вдруг, что карикатура, это не только "шутки художника" , на последней странице, размером со спичечный коробок...

Тут грохнула пауза…. Хотя вот, что мы можем «хапнуть» в заключение у нашего героя:
«Но ведь социальные сети для того и созданы, чтобы выговориться»…
И может он прав, там его Дикое поле, там он периодически отводит душу….
Ну и по чуть-чуть.

Записал Алексей Шульгин.

- Ефрем Иванович, согласны ли Вы с тем, что в человеке в детские годы многое закладывается и дается для дальнейшего восприятия мира и жизни? А где прошли Ваши детские годы? Предполагали Вы мальчиком, что станете художником?
- Человечество очень давно осознало, что многое в судьбе человека закладывается именно в детские годы. «Мы родом из детства» - так французский писатель Антуан Экзюпери красиво оформил это утверждение. И я с ним согласен. Дом и семья чрезвычайно важны в жизни каждого человека. Воспоминания о детстве всегда вызывают чувство трепетного волнения. Детство навсегда в судьбе художника.
Родился 1 февраля 1921 года в селе Нестерово недалеко от древнего города Старицы на самой красивой, удивительно песенной по своим очертаниям Тверской земле. Я был шестым ребенком в семье Ивана Сергеевича Зверькова инспектора по сбору лекарственных трав, человека весьма образованного и очень доброго. Наша семья жила в усадьбе деда по отцовской линии, во флигеле старинного каменного двухэтажного дома с изящной мебелью, венецианскими зеркалами и большой библиотекой. Благодаря родителям я люблю книги и много читаю всю жизнь. С одной стороны дома располагался старый яблоневый сад совершенно восхитительный в пору своего цветения, а с другой – живописный парк, спускающийся к небольшой извилистой речке Шостке, далее до самого горизонта луга и поля, а над ними огромные неспешные белые облака. На этих тверских просторах и прошло мое детство.
Художественная одаренность проявилась очень рано. Я мог целые дни проводить за рисованием. Однажды отец из Твери, где он тогда работал, привез хорошую репродукцию произведения великого пейзажиста Исаака Ильича Левитана «Золотая осень». Она потрясла мое детское воображение. С тех далеких пор Левитан – мой любимый художник.
В 1926 году семья переехала в Тверь. Мы поселились на улице Медняковской в старом районе недалеко от центра города. Отец, видя мое большое увлечение рисованием, повел меня к лучшему в городе преподавателю Николаю Яковлевичу Борисову. Он окончил с золотой медалью Императорскую академию художеств в Петербурге, учился у «всеобщего учителя русских художников» Павла Петровича Чистякова и в мастерской великого Ильи Ефимовича Репина, его диплом был напечатан в 1905 году в журнале «Нива». К такому мастеру, неизвестно по каким причинам оказавшимся в Твери, я, пятилетний тогда мальчик, принес свои рисунки. Борисов внимательно просмотрев их, сказал, что надо заниматься. Первый учитель – это как первая любовь, запоминается на всю жизнь. Борисов весной и летом водил своих учеников писать этюды, видеть красоту и гармонию самого обычного мотива природы. Именно он повел нас в музеи и открыл многие имена великих мастеров прошлого. Я прекрасно помню как профессионально он показывал нам работы Жуковского и Левитана, которых высоко ценил.
По конкурсу в 1932 году я поступил в Дом художественного воспитания детей, там кроме живописи преподавали историю искусств, вели занятия по скульптуре.
Это было сложное время. До сих пор помню как полыхал страшный костер из икон на Сенной площади в Твери. Мне было тогда лет 10 лет, но даже я понимал невероятную несправедливость происходящего. Память сохранила, трагедию ареста отца моего школьного друга в 1938 году.
Учась в 7 и 8 классах, я занимался на ипподроме, пропадал там часами и днями. Любовь к лошадям, как я думаю, передана мне с генами – мой дед любил лошадей, отец покупал породистых рысаков. участвовал в скачках, имею значок «Ворошиловский всадник». Это умение очень пригодилось во время Великой Отечественной войны, которую я прошел от первого и до последнего дня.
Я учился в хорошей школе № 17 , позднее в ней учился наш великий поэт и Почетный гражданин города Твери и Тверской области Андрей Дмитриевич Дементьев. В 2003 году у меня была персональная выставка в Кремле, и на ее открытии Андрей Дмитриевич читал свои удивительно пронзительные стихи, я ему очень благодарен.
В 1939 году окончил среднюю школу с отличием и, перевязав несколько своих живописных работ, вместе с Васей Волковым, теперь народным художником России, поехали в Ленинград, поступать во Всероссийскую академию художеств. После просмотра работ мы с Васей были приняты на подготовительное отделение Академии. Казалось бы, моя мечта - стать художником начала осуществляться, но в этом году вышел специальный приказ наркома обороны о демобилизации всех, окончивших среднюю школу. Я и еще шесть студентов Академии попали в техническую часть, находившуюся при Харьковской высшей авиационной школе стрелков - бомбардиров. Каждую свободную минуту мы собирались вместе и рисовали друг друга, писали портреты маслом. В Харькове, в 1940 году я начал свою выставочную деятельность, показал на художественной выставке портрет сержанта Байдулина.
Потом была Великая Отечественная война. Удивительное дело, но человек, видевший жестокость, смерть, горе, острее чувствует красоту. Война заставляет переосмыслить очень многое. Прошедший войну солдат знает, что такое Добро и Зло, по особому относится к природе, ко всему живому на земле. Весной 1942 года, я – солдат 301 стрелковой дивизии попал под жуткий минометный обстрел. Всего час назад сияло весеннее бездонное светло-голубое небо, шелестели зелеными ветвями деревья и щебетали неугомонные птицы, а теперь все гудело, земля корежилась от взрывов. Когда все стихло, я увидел как по стволу срезанной снарядом молоденькой ивы тек сок словно слезы. Я дал себе зарок, что если выживу, буду писать только светлые пейзажи.
В январе 1946 года я возвратился в Тверь. Время трудное для всех. Прошло шесть лет. Мне – уже двадцать пять. С 1941 года я - профессиональный водитель, ясно понимал, что сильнее всего на свете хочу сталь художником. Я пошел в калининское отделение Всекохудожника, брался за исполнение любой работы, часто писал маслом копии с картин известных художников. Как – то, во время приема одной из моих работ, меня попросил остаться один из членов комиссии. Так я познакомился с Константином Сергеевичем Первухиным, удивительно светлым, интеллигентным человеком и тонким художником. Он предложил мне вместе с них ходить на этюды. Это сыграло важную роль в моей судьбе. Природа помогла мне вернуться с войны, обрести силы. Писали мы часто в Затверечье.
Летом 1946 года приехала комиссия из Москвы. Была организована студия для художников-фронтовиков и по конкурсу отбирали от города одного художника. Было несколько претендентов. Я показал свои этюды и был приглашен в Москву. Учился в мастерской Бориса Владимировича Иогансона знаменитого живописца, профессора, академика. Мы – студийцы работали с каким – то невероятным азартом – днем писали в мастерской, вечером рисовали на улицах Москвы, в воскресные дни на электричке уезжали на этюды. С тех пор у меня появилась привычка – не расставаться с альбомом и карандашом. В студийной мастерской началась моя дружба с Андреем Ильичем Курнаковым, известным теперь живописцем, академиком, народным художником СССР, лауреатом Государственной премии, профессором, воспитавшим не одно поколение прекрасных художников.
Иогансон отставил меня на второй курс в студии и рекомендовал мне продолжить образование в знаменитом на весь мир Московском художественном институте имени В.И.Сурикова. В 1947 году я выдержал трудный творческий конкурс и был принят в институт. Это было невероятно трудное время. Почти все шесть курсов я проходил в своей солдатской гимнастерке и сапогах. Не хватало еды. Негде было жить, институт тогда не имел своего общежития. Однако была молодость и счастье постижения искусства живописи. Так начиналась моя московская жизнь.

- Что или кто на Вас, художника, оказал наибольшее влияние?
- Я благодарен судьбе за общение со многими выдающимися людьми эпохи. Прежде всего назову имя великого художника Аркадия Александровича Пластова.
Знакомство произошло в Москве, в 1947 году. Я учился вместе с Николаем, сыном А.А.Пластова, в художественном институте. Великий мастер живописи был в зените славы, я только начинал свой путь в искусстве, но, несмотря на разницу в возрасте, нас связывала многолетняя дружба. Возможно потому, что в наших судьбах было много общего; трудный путь в искусство, поздний «творческий возраст», принадлежность к одному художественному кругу, неистовость в работе, мы не мыслили себя вне творчества, вне живописи. Под несомненным воздействием Пластова в 1950-е годы я работал над жанровыми картинами. Именно в искусстве Пластова я ощутил близкое мне восприятие действительности. Подобно Пластову мне был близок мир раздольной русской деревни, русской природы. Крестьянина, живущего на земле в гармонии с природой, мы воспринимали как носителя уходящих патриархальных духовных и нравственных ценностей. Крестьянская тема была темой всей творческой жизни мастера, и более одухотворенного, жизнелюбивого отношения к крестьянству, чем у Пластова, отечественное искусство не знает.
Но даже тогда, в раннем творчестве, создавая сюжетные композиции на обычные для деревенской жизни темы, я понимал, что надо оставаться самим собой.

- Ефрем Иванович, сегодня Вы прославленный певец русского пейзажа, народный художник СССР, старейший мастер, патриарх, а как шло Ваше вхождение в Искусство?
- Я принадлежу к плеяде мастеров, которые в 1960-х, во времена знаменитой теперь «оттепели» начинали свой путь в искусстве. Мы были романтиками, понимали, что надо работать по – другому, открывать новые темы, новые пути, новые миры в отношениях людей.
Хорошо известно, что в сложные переходные периоды возрастает роль сильной творческой личности, способной переломить ситуацию или противопоставить общему течению свое индивидуальное мировоззрение и свой творческий метод.
Сложно разделить в человеке личность и художника. Вероятнее всего личность и составляет художника. Исследуя творчество шестидесятников, мы рассматриваем эволюцию отечественной живописи второй половины ХХ века. Это было уникальное и, как мы теперь понимает, золотое время для развития культуры страны в целом.

- Можете ли Вы разделить Ваше творчество на периоды, этапы или оно целостно (что может быть, наиболее вероятно)?
- Теоретики искусства уже разделили мое творчество на периоды.

- Как Вам кажется: должно ли быть искусство социальным, политизированным ? Или подлинная красота и добро способны воздействовать на душу человека сильнее чем страх, алчность, злость?
- Безусловно, художник – человек обостренно ощущающий свою эпоху. Часто он не просто свидетель, а непосредственный участник многих исторических и не очень событий.
В далеком теперь 1972 году пять молодых тогда художников – Дмитрий Жилинский, Виктор Иванов, Гелий Коржев, Петр Оссовский и я, Ефрем Зверьков были в Италии с выставкой живописи. Это была первая большая выставка – событие огромное в ее подготовке принимал участие великий итальянский мастер Ренато Гуттузо и знаменитый писатель Андреа Моравия. Надо же было такому случиться, что в это время в Италии разразился бензиновый кризис и итальянские журналисты задавали много вопросов по этому поводу. Их очень удивляло, что русские художники не касаются бензинового кризиса, а пишут свои картины на вечные общечеловеческие темы. Подлинная ценность в искусстве существует вне времени. Я уверен в этом и сегодня.

- Ефрем Иванович, что движет Вашим творчеством сегодня?
- Могу сказать, что я счастлив в своей творческой биографии.
Интересы искусства я всегда ставил превыше всего. И отдавать себя искусству надо полностью, до конца. Только так всегда имело и имеет смысл работать в живописи.

- Как Вы думаете: дизайн, фотография действительно уничтожат живопись или это временное явление?
- Мы знаем, что время все расставляет на свои места в истории. Поживем, увидим.

- Общаетесь ли Вы с молодыми коллегами? И, простите за лобовую атаку, есть ли у нас талантливая молодежь в искусстве?
- Старость имеет свои колоссальные преимущества. Прежде всего - это жизненный и творческий опыт. В 2006 году я и Н.Г. Сиротина, директор Тверского областного художественного училища имени А.Г. Венецианова организовали на базе училища конкурс пейзажной пленэрной живописи. Студенты училища выезжают летом и в начале осени на практику – выездной пленэр, часто пишут этюды на знаменитой Академической даче. Доброжелательная обстановка, профессионализм педагогов помогают студентам воплощать на холсте свои идеи и замыслы. Работа над этюдом обязательна в программе обучения на отделении живописи училища, обязательна и в творчестве каждого пейзажиста.
Художник – трудная профессия, требующая много духовных, интеллектуальных и физических усилий. Это тяжелая каждодневная работа.
Конкурс живописи – это возможность еще раз обратиться к великим традициям отечественной художественной школы.
В жизни каждого художника школа – важная и необходимая ступень познания мастерства. Педагоги художественного училища стремятся передать студентам возвышенный взгляд на мир, святое отношение к искусству. Поскольку только искусство, литература, религия помогают человеку стать нравственной духовно богатой личностью.
Вместе с тем в училище воспитывают профессионалов, способных решить многие творческие задачи.
Участвующие в конкурсах студенты - ребята талантливые, много работают и хотят работать, они уже познали сладкий плод называемый творчеством. В последние годы я бывал от Российской академии художеств во многих художественных училищах страны, могу с уверенностью сказать, что талантливой молодежи много.

- Ефрем Иванович, как удается Вам сохранить и запечатлевать на холстах добро, равновесие, красоту, вечность? Откуда черпаете душевные силы?
- Дар любви - самый большой дар, который дается человеку. Именно благодаря любви творчество художника становится близким для многих людей и часто далеких от искусства. Внутреннее богатство, духовная сила – это путь к красоте в искусстве. Кто познал истинную радость творчества, набирается сил только в работе.

- Как Вы относитесь к вопросам веры? Художник и религия: может ли быть художник атеистом или в любом случае высшее начало необходимо мастеру?
- Как известно, памяти свойственно запоминать разное в жизни.
В первый год войны я служил в пехоте и часто видел как солдаты неистово молились перед боем. Страшное время. Были ли они истинно верующими. Возможно, просто были молодыми и очень хотели выжить.
Мои родители были верующими и мама читала нам, детям молитвы. Мой дед по материнской линии, Тимофей Посадский построил в 1902 году на свои средства каменный храм во имя Казанской Богоматери в селе Марьино на Тверской земле, в котором более ста лет идут службы и по сей день.
Мне выпала честь участвовать в возрождении кафедрального соборного храма Христа Спасителя в Москве. По поручению Президиума Российской академии художеств руководил воссозданием великолепного живописного убранства национальной святыни. Награжден орденом святого Сергия Радонежского Русской Православной Церкви.
Без веры сложно не только художнику, просто человеку, поэтому так стремительно заполняются сейчас храмы.

- Хотя вопрос и банальный, но обойти его не представляется возможным: над чем Вы трудитесь сегодня?
- Ритм жизни по-прежнему напряженный. Стараюсь каждый день бывать в творческой мастерской, пишу серию пейзажей «Тверская земля». Работаю в Президиуме Российской академии художеств. Кроме того, я уже давно нахожусь в «мемуарном возрасте». Провожу художественные выставки, творческие встречи, мастер-классы, конкурсы живописи и многое другое.

- Трудно ли было работать в советское время ? Испытывали Вы давление? Как работается сегодня?
- Эта тема очень сложна и неоднозначна.
Безусловно, то время требовало от художника много мужества, мудрости и настойчивости, чтобы он не терял уважение народа
Художнику трудно всегда.

- Чтобы Вы хотели пожелать людям, которые искренно любят Вас как художника и человека?
- Очень благодарен всем, кому близко мое искусство, кто помогал мне. Каждому художнику важны люди разделяющие его взгляды, верящие в него. Хочется пожелать всем в наше непростое для искусства время не терять веры.

Записал Алексей Шульгин.

- Поэзия – как духовная стихия – сегодня что это и кем востребована? Не кажется ли Вам, что благодаря многократным экспериментам, трансформациям, вседозволенности и отсутствию внутреннего цензора у подавляющего большинства - поэзия прекратила свое существование?

- Про духовные стихии я ничего особенного не знаю, поэзия для меня – вид литературного творчества, искусство. И поскольку это вид довольно старый (по сравнению, допустим, хотя бы с кино), есть с чем сравнивать на протяжении столетий и тысячелетий. Когда-то поэзия занимала место близкое к монополии – до изобретения письменности, когда ее ритмическая организация позволяла людям запоминать и рассказывать наизусть большие куски, примерами могут служить поэмы Гомера и Гесиода. В ту пору она была преимущественно или даже исключительно эпической, то есть сюжетной, и дидактической, допустим о подвигах героев и правильных методах сельского хозяйства. Письменность отчасти потеснила эту монополию, а изобретение книгопечатания и, в наши дни, электронных носителей, явно отодвинула еще больше, она не соревнуется с художественной и нехудожественной прозой на ее поле.
Тем не менее, она существует на своем поле, где ее не заменить, скажем, инструкцией по эксплуатации.
Тяга к эксперименту и совершенствованию – свойство любого искусства, иначе живопись до сих пор была бы наскальной. В свою очередь это не может не сокращать читательской аудитории, она сегодня не является подневольной, и в значительной степени аудиторию поэта составляют другие поэты. Поэзия стала почти исключительно лирической, почти бессюжетной. Но изощренность и вседозволенность – не синонимы, скорее наоборот. Там, где читателя начинают всерьез учить, как ему понимать и любить современную поэзию, контакт слабеет. Я бы не взялся учить кого-то любить вино, если он предпочитает пиво. Я просто не знаю, как это делать. Поэзия может существовать только с оглядкой на читателей, как бы узок ни был их круг. Там, где этот контакт пропадает – все дозволено, но ничего не нужно.

- То чем занимаетесь в поэзии Вы, как могли бы Вы назвать и попытаться объяснить.Изменился ли в последние годы творческий процесс. Поэт Алексей Цветков хочет писать стихи?
- Я не уверен, что лирический поэт ставит себе какую-то сверхзадачу, а потом годами работает над ее решением. И о переменах, в лучшую или худшую сторону, судить читателю, а не автору. Что касается самого процесса, то читателю до него вообще не должно быть дела, любителю колбасы не нужна экскурсия по колбасному цеху, без нее ему спокойнее, пусть оценивает результат. Да я и сам не слежу за творческим процессом, он не такой уж сознательный и рациональный, по крайней мере в моем случае. Хочу ли я писать стихи? Не хотел бы, не написал бы несколько сот стихотворений за последние 12 лет. Если не хочешь писать стихи, то тем более нет оснований полагать, что читатель их хочет читать (см. ответ на предыдущий вопрос).

- Скажите, сильно ли влияет (пусть формально) на любого художника общественно-политическая обстановка. Этот вопрос настолько стал актуален, что некоторые «борцы» забывают о вообще творческой составляющей.
- Вообще-то я никак не отвечаю за любого художника, исключительно за себя самого. Человек живет в обществе, и если он игнорирует проблемы этого общества, общество имеет полное право игнорировать его. Но можно скатиться в крайность: писать стихи на сиюминутные животрепещущие темы крайне трудно, большинство из них однодневки, долго не живут. Но это вовсе не значит, что я за социальную нейтральность: если ты игнорируешь реальные проблемы аудитории, аудитория игнорирует тебя. Проблемы у человека не только социальные, они также экзистенциальные, и как бы плохо поэзия ни справлялась с обеими, с последними у нее сегодня получается лучше.

- Есть ли у Вас жизненные и творческие принципы.
- Я бы не хотел иметь дело с человеком, у которого их нет. Впрочем, иные принципы хуже, чем их отсутствие. Но кредо здесь излагать не буду, не люблю этот жанр.

- Нужно ли национальное начало в творчестве? Или подобные разговоры от лукавого?
- Без национального начала творчества просто не бывает – хотя бы потому, что человек пишет на конкретном родном языке, в котором уже сложились литературные традиции. В этом смысле литература куда более ограничена, чем, допустим, изобразительное искусство. Быть международным поэтом без корней и привязи невозможно, это как быть скульптором, работающим с чистым воздухом. Верность национальным традициям вовсе не тождественна национализму, знакомство с другими литературами всегда обогащает, и я хорошо знаю об этом из собственного опыта. Но для настоящего знакомства необходимо знать другие языки, а вообще поэт куда больше, чем другие художники, заперт в собственном и не может с этим не считаться. Хуже, если он отторгается от собственных национальных традиций – тогда, по большому счету, у него не остается никаких

- Алексей Цветков свободный человек?
- Смотря от чего (см. вопрос о принципах).

Записал Алексей Шульгин.