Постепенно слово «нонконформист» приобретает чуть ли не значение «героя Советского Союза». Это прискорбно.

Бронзовеют «подпольщики», «шестидесятники», художники перерождаются в дизайнеров и бизнесменов, знающих конъюнктуру арт-рынков, выходят многотомные мемуары разных доброжелательных свидетелей. И как следствие – происходит  подмена эпохи.

Мои симпатии в искусстве складываются исключительно из формулы: художник – человек.

Гений и злодейство две вещи несовместные, так писал Александр Пушкин в «Моцарте и Сальери». А в жизни, как подтверждает практика,  гений уживается со злодейством. Хотя, конечно, чаще не гений, а талант. А такой талант измельчает, изгадится.

Сегодня, когда в золотом ореоле проходят мимо тени и фигуры великих: В. Яковлева, Е. Кропивницкого, О. Рабина,  В. Ситникова,  Д. Краснопецева, А. Зверева, Д. Плавинского, В. Немухина и других, - тяжело не впасть в крайность, умопомрачиться и не начать вопить и причитать за галерейщиками и искусствоведами, что во время оно был андеграунд, а «легальные» художники холуи, дешевки, не стоящие ногтя самого задрипанного нонконформиста.

К сожалению, на таких позициях я не стою, против такой постановки вопроса категорически против, потому что считаю, что были еще Я. Манухин, И. Голицын, Е. Зверьков, И. Сорокин, Т. Скородумова, Ю. Жигалов, А. Бородин и Л. Дурасов и другие.

Мне кажется, что художники разделены не на группировки, а на художников и нехудожников.

И в этой связи очень важно не застаиваться, развиваться, ежемгновенно повышая личный уровень культурности. Иначе не отделить зерна от плевел.

В этом очерке признаюсь в самом сокровенном, а именно, мне кажется, что наиболее подлинными в жизни и творчестве (из большинства) т. н. нонконформистов были Анатолий Зверев  и  Дмитрий Плавинский. Художники разного воспитания, культуры, уровня технического мастерства и понимания искусства.

И тем не менее. Раскрепощение духа привело к тому, что и Зверев и Плавинский в своем творчестве, каждый сам сумели наиболее полно выразиться и выразить все болячки времени и запечатлеть красоту мгновения, которое и определяет подлинность всего мирового искусства.

    Но очерк наш будет о Дмитрии Плавинском. Я помню первое впечатление от трехчастного офорта «Разрушенная церковь», который увидел в доме режиссера и собирателя Теодора Вульфовича. Это как первая любовь, ее не забудешь. Первое впечатление всегда самое верное: незамутненный знакомством и его влиянием взгляд замечает даже самую микроскопическую фальшь, выхолощенность, халтуру, или наоборот – принимает и влюбляется.

Плавинскому, как мне думается, присуща работа тончайшая, работа скальпеля – между жизнью и смертью. «Разрушенная церковь» вещь вневременная. Причудливые деревья, одряхлевшая, истлевающая церковь, штрихи как шифр, который каждый волен переводить по-своему. Чем-то изображением напоминает ранние страшноватые повести Гоголя, чем-то ушедший в историю русский Север вдоль по Осударевой дороге Петра.

   На одной волне с «Разрушенной церковью» - «Скит» и «Печальный Христос», в которых Плавинскому удалось перескочить от иконы к нонконформизму. А что еще важнее, в строгих и аскетичных офортах  сконцентрировать огромный объем духовной информации.

  Я понимаю, что, в конце концов, это пустое анализировать и комментировать работы Дмитрия Плавинского. Все умозаключения (даже самые веские) в одно мгновение рассыпаются в прах при каждом новом просмотре полотен.

   Как ни парадоксально, большинство произведений автора одновременно и абсурдны, и приземлено логичны. Хотя бы носорог. Мощь до физического ощущения многотонного существа, изображение настолько вогнано в бытие, что заполняет собой жизненное пространство. Или это только мне так кажется?
Я не могу долго находиться в мире Дмитрия Плавинского, поэтому обращаюсь к его творчеству дозировано (всегда с содроганием, как в детстве страшную картинку, смотрю его «Собаку»). Возможно, кому-то носорог покажется хорошей черно-белой картиной (не более), а для кого-то «носорог» - пуп земли и начальная точка отсчета всего.

  Еще хотелось бы сказать о том, что Дмитрий Плавинский помогает зрителю по-новому смотреть на искусство. Он тряпка, стирающая с доски старые формулы, дающая пространство для творчества – tabula rasa.

До сих пор офорт «Собака» вызывает у меня чувство близкое к мистическому ужасу. Движение собаки-мумии. Зачем художник оживил мертвое?

Плавинский в отличие от многих собратьев по искусству прекрасный рисовальщик: твердая рука, точные, геометрически выверенные линии.

В каких измерениях пребывает сознание Дмитрия Плавинского? На этот вопрос может ответить только он сам.

Один из наиболее признанных в мире русских художников Дмитрий Плавинский не потерял своего искрометного чувства юмора и дара рассказчика. Ко всему прочему, он еще и незаносчив. Плавинский остается Плавинским и в Нью-Йорке, и в Москве. Очень жаль, что художник (не по примеру Константина Коровина) мало записывал. Его записи о себе, Звереве, Краснопевцеве шедевральны. Ясным русским языком о сложном и простом, вечном и мимолетном. Как жаль, что Плавинский мало писал!

Слава Богу, художник подробно изложил свои взгляды на искусство и свое творчество. Но я почему-то уверен, что многое недоговорено. Ведь художник – орудие в руках Бога.

Тайна Плавинского – его «Черепа в парике», черепах, носорогов, листвы, насекомых – делает притягательным и таинственным его творчество.

В русском искусстве всегда были мастера, не только оставившие заметный след, но и породившие миф. Вспомним Михаила Врубеля, Малевича с Кандинским, Шагала, Анатолия Зверева и Дмитрия Краснопевцева. Живет миф о Дмитрии Плавинском, живет самостоятельно.

Дмитрий Плавинский удивительное (для современности особенно) явление духа, воплотившегося в работах. «Человек, создавший вещь, в конце концов, погибая, отпечатывается в ней, как папоротник в камне». Мне добавить нечего.

 Алексей Шульгин. Портрет Дмитрия Плавинского работы Марии Плавинской.