Известный искусствовед Питер Фрэнк, рассказывая об «иконотипах» Евгения Вишневского, пишет о самом художнике: «Он - карикатурист, создающий миры абсурдных реалий, но не столь абсурдных, чтобы не заметить в них безумства человечества и сумасбродства природы, глубоко переплетенных в них. Он - комментатор, лукаво порицающий эти несовершенства, позволяя себе роскошь стать Господом Богом на миг, чтобы, в мгновение ока, с дьявольской усмешкой, ринуться в какофонический водоворот». Как он прав!
Евгений Вишневский – один из самых интересных современных русскоязычных художников. Мне очень приятно, что это уже наше с Женей второе интервью. По традиции – свои вопросы я снимаю, интереснее (в данном случае) читать монолог.

За три года ничего кардинально не изменилось в моей жизни. Всё, как было, так и есть.

Я работаю, рисую пять дней в неделю по 5 часов, пока не устают глаза; потом час гуляю с собакой; вечер провожу в спортивном зале. Это необходимо для здоровья, у меня лёгкий диабет.

Выходные – дача, там я забываю о рисовании, пью вино, общаюсь с товарищами, восстанавливаю силы.

За три года, что мы с тобой не общались, прошло около десяти выставок в Лос Анжелесе, где я участвовал вместе с другими художниками.

Пару недель назад открылась моя первая персональная выставка в Италии. Полгода назад вышел очень хорошо сделанный Каталог с 54 избранными работами и статьёй, написанной Питером Фрэнком, одним из авторитетных арткритиков Америки. Я рад этому событию. Очень.

Чуть не забыл, два года назад, я стал членом Ассоциации Художников Лос Анжелеса. Членство качественно изменило ситуацию в смысле общения с «правильными» людьми, имеющими отношение к изобразительному искусству, и умножило возможности выставляться в разных галереях.

Социальных и политических фобий у меня нет. Хотя я очень близко воспринимаю события, происходящие на Украине. Я не сторонник нынешней украинской власти, а Киев - это мой родной и любимый город…

Коммерческий успех?

Я не рисую ради коммерческого успеха. Я рисую ради удовольствия и «времяпровождения жизни».  Я рисую только то, что я хочу и как хочу. Творчество - это полноценная жизнь, а не в коем разе «выживание». Творчество - это один из способов достижения смысла человеческой жизни – радостного взращения духа. И всё. Абсолютно эгоистическое действо.

«Продаюсь» немного, нет такой цели. Если продаю работы, случается, то, как правило, лимитированные принты, оригиналы я выставляю за очень большую цену, жаль с ними расставаться…

Литературные дела.

Сейчас не пишу, нет времени. Пока новые «картинки» являются в голове, занимаюсь ими. Но в планах, в «рисовательные каникулы», закончить редактирование «Черепахи» - автобиографического романа, который написан. Я иногда заглядываю в него, кое-что мне нравится, есть, над чем работать…

«Рассказы простодушного мальчика» живут уже своей жизнью. Их опубликовали в большом количестве электронных и бумажных изданий. Появился новый сборник рассказов, условно «Американские рассказы», но пока руки не доходят завершить его. «Писанина» и рисование - абсолютно разный труд. Мне проще рисовать, а так как я человек ленивый и не люблю напрягаться, то я и рисую, пока рисуется. Шучу…

Но я знаю: «Рассказы мальчика», «Черепаха», «Американские рассказы» с некоторыми моими стихами и картинками обязательно войдут в общую книгу. Ты спрашиваешь, есть ли у меня мечта? Это можно назвать моей мечтой. А если серьёзно, у меня нет мечты. Пока всё, что я хочу и делаю, это повседневная, реальная жизнь, без зауми.

Такие вот дела.

Спасибо тебе за возможность пообщаться с тобой,  хотя бы и в таком формате.

Будет возможность, приезжай в Лос Анжелес. Мы с Иркой будем рады.

(Материал (с любезного согласия художника) оформлен работами последних лет)

(Материал подготовлен до 8 апреля 2018 года АШ)

1.

Стреляного Воробья на Шемякине не проведешь!
(международная мудрость)

Дорогой Валентин, здравствуй и да здравствуй как Первое мая и 7-е ноября вместе взятые в одной стране не победившего социализма!
Пару дней назад было холодно по-зимнему, да и снежище пошел такой, каких зимой календарной не было. Жена моя дворянка без понта (сам видел документы и купчие на всякие имения).

Эдик, говоришь, забурел и гуляет по буфету с нужными собутыльниками, а наша знаменитость («Цадик из Бердянска» - так назвал Кабакова Брусиловский в своей книжке) ведет замкнутый по отношению к соотечественникам образ жизни. За 10 лет видел его 4 или 5 раз и один раз был приглашен к светилу в гости для разговора, но чего-то не так сказал, наверное, и больше оно (светило) не звонило и не приглашало, а на телефонные послания через автоответчик – не отвечало. Последний раз виделись на вернисаже Брускина в галерее «Мальборо» в конце прошлого тысячелетия. Наш хрен вашей редьки не слаще.
Посылаю тебе «Сталин тест» не хуже чем Брую (привет ему) и пригласительный билет (для архива) на групповую выставку художников из Восточной Европы в некоммерческом артцентре у Бронкса на куличках.
Привет общим знакомым.
Марье Васильевне персональный привет от меня и столбовой жены.
В.Б. 15 апреля Нью-Йорк

2.

Дорогой Валя, не валяй дурака Брусиловского, хитрого, коварного, брехливого, жадного и т.д.
С Евтухом Брус был знаком, но не близко. По крайней мере я ни разу его у Анатолия Рафаиловича не встречал. В  начале 60-х Евтушенко гастролировал в граде Харькове и среди прочих эстрад читал свои вирши в Союзе художников. Я при этом не присутствовал (пускались только члены с семьями), но очевидец мне рассказывал, что у поэта  кто-то спросил (провинциальное тщеславие), каких харьковских художников он знает, и Евгений Александрович громко назвал единственную фамилию – Брусиловский. Такой  подлости от украинца по матери не ожидали. Гоголевская немая сцена. Потом в стенгазете харкивских митцив появилась карикатура на А.Р.Б., но об этом он, кажется, пишет в своей книжке. Что касается Крынского, то Брус его терпеть не мог за косноязычие и медлительность речи, в которой отсутствовал смысл и польза для слушателя. Дружбы между ними не было и не могло быть (если знать обоих). Обо мне написано доброжелательно, но не без вранья. Например, описанная сцена с телефонным звонком Бачурина мне в Нью-Йорк в мой день рождения полностью придумана, а Анатолий Рафаилович пишет и печатает, что присутствовал при этом разговоре.
Адреса Евтушенко не имею.
«Холина и Сапгира» посылаю и по-прежнему не уверен в пригодности этих текстов для печатания в вашем журнале.
В.Б.

27 июля 200- года
Нью-Йорк

3.

Дорогой В. В.
Извини за задержку ответа на твое послание. Пытался найти в своих бумагах неопубликованную книжку-шутку «Холин и Сапгир», но не смог этого сделать, буду продолжать поиски. Игоря Сергеевича я знал хорошо, но мемуары писать не пробовал и не очень хочется. Упомянутая книжка, «Холин и Сапгир», написана лет 20 тому назад и ее должен был напечатать Коля Боков в очередном «Ковчеге», который так и не вышел из-за странной болезни Н.Б. (о котором мне ничего неизвестно. Жив ли он?).

С дочерью Холина не знаком, она родилась, по-моему, после нашего отъезда.
Связи с большевиком Лимоновым прерваны из-за моей ненужности. Эдик всегда стремился общаться с полезными людьми. В Париж мы не собирались, у жены отпуск в октябре или ноябре. Вчера звонил Сах от Сокова. Сказал, что возвращается во Францию. Говорит, что крышу ветром сорвало с его дома, от которого день езды на велосипеде до океана. Адрес Худякова прилагается вместе с выходными данными сочинения Анатолия Рафаиловича Брусиловского.
В.Б.  18 мая 2000 года Нью-Йорк

PS  Если найду «Холина и Сапгира» пришлю, правда, боюсь, что это не то, что тебе нужно.

PSS В «Новом русском слове» с полгода назад была напечатана хорошая статья Киры Сапгир о Генрихе, о том времени, о Москве. Я думаю, что о Холине она тоже смогла бы рассказать неординарно.
Привет русскому Парижу!

4.

Дорогой Валя! Извини за задержку с ответом (Новый год и все такое). Рад поучаствовать  в вашем журнале да и жену, столбовую дворянку, решил приобщить к полезному делу.
«Десять автопортретов в гриме», если пожелаете печатать, лучше разбросать по журналу, а не давать блоком, неплохо было бы воспроизвести их в натуральную величину для пущего эффекту. Что касается «Суеты сует» - я их несколько штук в виде самиздатовских книжек раздарил друзьям в разные страны, но насколько мне известно, нигде этот текст не печатался. Посылаю четыре страницы бесконечного (при желании) повествования. Наверное больше и не нужно для тонкого журнала.

PS  Валя, знаешь ли ты, что мы с тобой одного года рождения? А это уже, как говорил Петя Беленок (который тоже в 38 родился), кое-что. Вспоминается теплый августовский вечер в проходном дворе на Сретенке. Игорь Ворошилов, ты да я сидим на каких-то ящиках, пьем красное вино, заедаем плавленым сырком и трепемся обо всем на свете допоздна. Если ты этого не помнишь, то у меня есть свидетель – полная луна над бывшей столицей СССР.
Жму руку. Твой В.Б.

12 января 2000 года
Нью-Йорк

- Игорь Григорьевич, Вы никогда не жалели о выборе профессии? Художник… Чего больше приносит это «звание»: радости или горя?

- Творческие радости.

- Вы сразу поняли, кем хотите стать? Многие довольно долго ищут себя , пробуют в разных областях, мучаются, сомневаются; многие подсознательно, уже с младенчества художники, уже гении. Как Вы стали художником?

- Наверно я определился с профессией художника в 1950 году. У меня был выбор или актер, меня приглашали в театральную студию, или писатель я пробовал себя в жанре рассказа.  Выбор был трудный и длительный.

- Для Вас много значило знакомство и работа в школе Элия Белютина?

- Да, наверняка, успешно и с интересом. Начал работать с натуры в 1951 году. В 1958 поступаю в студию Элия Белютина. Надо сказать, что до поступления в студию я работал в постимпрессионизме, меня увлек Сезанн. Конечно, было интересно работать в коллективе, но я ставил себе самостоятельные задания, которые раздражали Белютина. Из студии я вышел в 1962 году, чтобы работать самостоятельно.

   Меня интересовал изобразительный язык и изобразительное пространство,  форма и цвет, как элементы высказывания.

- Игорь Григорьевич, в советское время действительно ли было движение «нонконформистов» или это только придумка искусствоведов и кураторов?  Действительно ли были свободные, независимые художники? Или большинство жило по принципу: поработать в книжной иллюстрации, заработать, а в свободное время – писать для себя (Кабаков, Булатов, Васильев, Воробьев, Гробман…)?

- Да, в 1960 годах основная группа «нонконформистов» работала в издательствах Москвы, нужно было как-то существовать. Например М. Шварцман работал в «Промграфике», я работал в издательствах Москвы, в кино, в плакате.

- Как Вы оказались в Гокоме графиков и какую роль в Вашей судьбе сыграла Малая Грузинская?

- В 1958 году я демобилизовался из МВФ, прослужив в городе Североморск 4 года. В том же году я поступил в профсоюз художников книги. В то время он находился в Козихинском переулке, что рядом с метро Маяковская. В 1959 году меня пригласили в выставком профсоюза, в его состав входили – председатель А. Днепров, Е. Скакальский, Ю. Бажанов и И. Снегур. К началу деятельности секции живописи на Малой Грузинской, мы провели 16 выставок профсоюза в помещении ЦДРИ, на Пушечной улице, с 1959 по 1974 годы.

При организации секции живописи при Горкоме Профсоюза Графиков, председателем секции живописи предлагали стать мне, но я отказался в пользу Э. Дробицкого, двумя заместителями утверждены Управлением Культуры -  В. Немухин и И. Снегур.

- Были у Вас друзья? С кем из коллег Вы были творчески близки?

- Основное общение с участниками группы «20 московских художников».

Я был инициатором создания группы, которую потом с  большим трудом, из года в год, мы продвигали в выставочный план Горкома Графиков. Список группы я готовил с К. Нагапетяном.

- Игорь Григорьевич, создается впечатление, что после Вашей гиперактивной деятельности в 80 и 90-х года, потом Вы потерялись из виду. Что это творческий кризис? Или Вам надоело заниматься общественной деятельность?

- В 1988 году, выйдя из группы «20 московских художников», с которой я провел 10 лет, я регистрирую и открываю галерею «МАРС»  в мае этого же года. После творческой поездки в Грецию на остров Крит с группой художников в том же году, я оставляю галерею «МАРС» художникам и сосредотачиваюсь на творческой работе.

- Сложно ли сегодня выжить художнику?

- Плохо организованный рынок искусства в Москве, падение цен, усложняют и без того проблемы художника.

- Игорь Григорьевич, над чем Вы трудитесь сейчас? Остались темы, вопросы, которые Вам необходимо выразить?

- Я изучаю цветоформу, опираясь на рефлексии К. Малевича, - пластику, ритмы, созвучия, энергии, композицию как сквозное действие.

Вопросы задавал Алексей Шульгин

Фото из архива Валентина Воробьева.

Кажется, что он был всегда, как солнце, земля, небо, Арарат. Его присутствие на этой земле – некий залог уверенности, что все еще в порядке, все идет своим чередом. Сегодня, когда события несутся со скоростью ракеты, а жизни людей измеряются цифрами, у думающего человека накапливается много боли от переживаний. Так говорят в народе. То. что он живет, смотрит на этот мир, говорит, думает и молится, делает эту жизнь другой.

В декабре этого года Николаю Багратовичу Никогосяну исполнится 100 лет. «Гений – это бессмертный вариант простого человека». Это из Довлатова. Никогосян не любит «высоких материй», ему чужды абстрактные рассуждения, литье из пустого в порожнее. «Я должен всегда рисовать». – часто говорил он. Гений ли Никогосян? А что такое гений? Действительно бессмертный вариант простого человека и что в это определение входит? Пускай пройдет еще время. Сейчас не время для оценок.

Говоря о творчестве, всегда темпераментно и возвышенно, Николай Багратович не боится категоричности, заявляя: «… Вот моя религия. Я верю в силу искусства».

В Большом Тишинском переулке стоит очень необычное с виду здание. Это мастерская Никогосяна, где сегодня еще располагается Галерея Нико. В залах тихо. На стенах картины, на постаментах стоят скульптуры. Все в этом месте одухотворено Мастером и кажется, что скажи и услышишь голос. Заговорит художник.

Очень хотелось задать Никогосяну много вопросов, но Николаю Багратовичу уже тяжело много говорить, да и не к чему. Слава Богу, он многое сказал в скульптуре, картинах, интервью; Мастер написал книгу «Пластика жизни», в которой повествует свою жизнь. И все же соблазн был велик, и вопросы появились. На какие-то вопросы ответили дети. К счастью, неравнодушно отнесся к нашей просьбе и сам Николай Багратович и нашел в себе силы на какие-то вопросы ответить лично. Слава Богу.

- Бог милостиво дал Николаю Багратовичу  встретить сотую весну. Это само по себе феноменально. Казалось достигнуто все, но что вновь заставляет браться его за кисть, перо, что-то говорить, не каменеть и не бронзоветь? Какова кажется жизнь с «высоты» Патриарших лет?

- Вы знаете, у него есть строки, которые уместно процитировать в контексте Вашего вопроса. Вот, что Никогосян писал в 1980-е годы.

«Сорок лет? Я и не заметил, что прошло сорок лет. Давайте вспомним старую легенду, как некий поселянин пошел в лес и заслушался пением птиц. И пели они так прекрасно, что он позабыл обо всем на свете. А когда вернулся домой, никто его не узнал: прошло сто лет… Вот так и эти четыре десятилетия мне звучал голос искусства, прекраснее которого нет на свете. А что сделал и хорошо ли сделал – художнику такие вопросы не задают. Повторю только слова поэта: то, что ты отдал людям, - то твое. Все мое все сорок лет я отдаю людям».

Как Вы понимаете «сорок лет» здесь можно заменить на «шестьдесят», восемьдесят» лет.

- Когда Никогосян почувствовал тягу к творчеству? Был ли такой  момент, когда он осознали для себя ясно: я художник? Как Николай Багратович относился к этому званию – художник, скульптор? Осознавал ли ответственность того дела, за которое взялся?

- В его «Пластике жизни» есть эпизод, связанный с самым началом жизни, с пробуждением в мальчике какого-то смутного еще, но уже подлинно творческого начала. «Когда мне было около пяти лет, отец вызвал к нам гончара и заказал огромный тондир (печь в земле, где армяне пекут лаваш). Я долго наблюдал за работой гончара. Он быстро и ловко вертел босыми ногами станок. Кусок глины преображался на глазах. Тогда у меня появилась идея. Во время работы мастера я тайком утащил и спрятал огромный кусок глины. Первый раз я взял глину и стал лепить маленьких гусят. Я дал им высохнуть и покрасил их в белый цвет. Красными чернилами покрасил клювы и предложил моим сверстникам обменять одного гуся на два яйца».

А уже в зените своего подвижнического художественного служения, он – известный скульптор и художник написал: «Я чувствую, что мне подарена от Бога сильная творческая энергия, свойственная моей натуре, способность к постоянному обновлению творчества и умение хранить верность идеалам, большая физическая сила и моральное мужество. Мне всегда хотелось найти свой почерк,  выразить свой мир.

Я работал в скульптуре, живописи, графике, в молодости даже танцевал в балете, к старости начал писать рассказы. Искусство безгранично. Если у тебя есть потребность выразить себя, ты можешь это сделать в любой форме».

- Из какой семьи происходит Никогосян? Кто были его родители? Поддерживали они его в стремлении выучиться и стать художником? И успели родители порадоваться выдающимся успехам сына?

- Никогосян происходит из семьи зажиточного крестьянина, выбившегося из бедности своим трудом и раскулаченного с приходом Советской власти. Детство его проходило в нужде. Отец был суровым человеком, не понимал стремления ребенка к искусству. Мать, напротив, хотела, чтобы сын занимался искусством. Но впоследствии оба они гордились успехами сына. Важно чувствовать культуру, корень, дух Армении, чтобы понять, правильнее воспринять творчество Никогосяна. Он сам подчеркивает, что «моя стихия – скульптура из камня. Я родился в Армении, каменной стране, которую часто называют страной потухших вулканов».

- Что можно сказать об учителях Николая Багратовича? Посчастливилось ли ему знать выдающихся мастеров, учиться у них мастерству?

- В скульптуре самым главным учителем для Никогосяна был профессор А. Т. Матвеев. Он преподавал ему вначале  в Академии художеств, а затем в Суриковском институте. «Я подчинялся ему как мальчишка» (добавляет Николай Багратович). В живописи не было главного учителя, посещал занятия многих, но особенно  выделяет А.А.Осмеркина.

Никогда не тушевался перед учителями. Вы знаете, когда мы прочитали ему этот вопрос, он еще сказал:  «Я делал, показывал и просил также ответить мне».

- Что было важным в творчестве для Никогосяна? Что удалось сделать? Можно ли (хотя бы символически) обозначить вехи творчества Никогосяна? Менялся ли он, как художник, искал новый язык, материал, форму? Или, однажды найдя себя, потом уже всегда говорил на своем «языке»?

- Как живой человек и пытливый, постоянно ищущий художник, он постоянно менялся, при этом оставаясь самим собой. Никогосян всегда жил в своем времени, был современником, чутко реагировал на все и сам менялся вместе с общим изменением мировосприятия. В его произведениях всегда можно уловить дух времени, и работы 1950-х отличаются от работ 1960-х и 1970-х годов, при этом все они несут на себе печать его личности. Кроме того, он постоянно трудился, углубляя свое понимание искусства и совершенствуя свое мастерство. В качестве символических вех его творчества можно назвать его монументальные работы, отмечающие каждое десятилетие: 1950-ые - статуи на высотном здании в Москве (1954–1955), 1960-ые - памятник Микаэлу Налбандяну в Ереване (1965), 1970-ые – памятники  поэту и писателю Аветику Исаакяну в Ленинакане (Гюмри, 1975) и погибшим воинам в родном селе Налбандян (ранее Большой Шаграр, 1978), памятник армянскому поэту Егише Чаренцу в Ереване (1985) и, наконец, памятник поэту Ваану Терьяну в Ереване, выполненный в 1990ые, но установленный в 2007.

- Важно ли было признание труда государством? Как Николай Багратович  относится к наградам?

«Я не стремился завоевать признание государства» - говорит Николай Багратович. Он никогда не был членом партии, «конъюнктурщиком», но, тем не менее, достиг главных государственных наград: звания Народный художник СССР, Лауреата Гос. Премии.  Только в постсоветсвое время был избран в Академию Художеств.

К наградам относился с возрастом, как к должному признанию своих достижений, без особого восторга и гордости, но признание ему было нужно. Больше гордится своими работами, жизненными достижениями (домом, семьей).

- Сейчас много говорится о мировой интеграции. Очень часто теряются  основополагающие национальные особенности, по которым можно распознать художника. Важно ли национальное начало для художника? Ведь каким-то образом мир, где родился человек, где различил свет, увидел небо и землю – должен отобразиться в работах. Важна ли для Никогосяна  малая Родина? Поддерживается ли связь с земляками?

- «Армения не занимает место в моем творчестве, Армения во мне, в моей душе и захватывает все мои мысли, покоя мне не дает судьба Родины, ее прошлое, настоящее и будущее.

Я армянин, родился и вырос в Армении, но уже 70 лет живу в Москве, и сформировался как художник в России. Я счастлив, что учился у выдающегося русского скульптора Александра Терентьевича Матвеева и замечательного живописца Александра Александровича Осмеркина». – находит  силы и чувство, отвечая на этот вопрос, Николай Багратович.

- В Москве сейчас много галерей, но Галерея Нико прочно заняла свое место и идет своим путем, наращивая число поклонников. Когда родилась идея использовать студию-мастерскую, как галерею, какие цели ставятся, развивая «Нико», какие планы строите на ближайшее будущее?

- В начале 2000-х годов Никогосян затеял реконструкцию своей студии с целью создать помещение для экспозиции своих работ. Реконструкция проводилась по авторскому проекту его друга, архитектора Р. Пепаняна. В 2016 году на четвертом и пятом этажах перестроенной скульптурной мастерской была создана Галерея Нико – Музей Никогосяна. Отец всегда хотел, чтобы люди видели его работы. Но для того, чтобы сделать это место посещаемым, наполнить его жизнью, музыкой, истинными ценителями искусства, мы начали проводить концерты классической музыки. В зале хорошая акустика, Картины и скульптуры  созвучны музыке и усиливают общее эмоциональное впечатление на слушателя (говорит Гаяне Никогосян).

Мы могли, конечно, еще много вопросов предложить удивительному Мастеру, гражданину, художнику и скульптору, патриарху искусства, но время диктует свою волю. Пора закругляться. В конце этого неформального интервью мне хотелось бы вновь обратиться к «Пластике жизни», пусть для молодых прозвучат такие слова Никогосяна:
«В скульптурной мастерской перед умывальником висит небольшое полукруглое зеркало. После творческой неудачи я, усталый, злой, медленно подхожу к умывальнику вымыть руки. Взглянул в зеркало, там вижу свое потрепанное лицо, тусклые глаза, опущенные уголки рта, растрепанные волосы, запачканные глиной, и краски исчезли с лица. Я смотрю на себя, уже не любуясь, как перед свиданием, а страдая от своей бестолковости и неудач. «тебе никто не сочувствует, кроме меня, смотри, смотри на меня и стыдись». Моему гневу предела нет. Не колеблясь, в тот же миг  собираю полный рот слюны и с такой яростью плюю прямо в свое лицо и успокаиваюсь».

На этой такой современной и такой вечной притче мы остановим повествование.
Я хочу поблагодарить Николая Багратовича Никогосяна, его семью и галерею «Нико» за согласие встретиться, поговорить, опубликовать этот материла.
Любите искусство.
Приходите в галерею «Нико» к Никогосяну. Минчев андипум. Згацек дзез инчпес дзер танэ.

nikoartgallery.com

Подготовил Алексей Шульгин

В последний свой приезд в Москву в феврале 2018 года художник Анатолий Брусиловский согласился на запись цикла бесед-монологов на актуальные и вечные темы. Первая запись получила название «Апокалипсис искусства».
Как мною уже писалось ранее, очень хотелось бы услышать комментарии любого содержания относительно опубликованного материала. Полемика только приветствуется. На основе комментариев возможна запись новых материалов, а также создание некоего интеллектуального клуба (что-то вроде философско-религиозного общества, существовавшего в начале XX века). Как все сложится? Поживем – увидим.
Одно достоверно; новые записи бесед с Брусиловским будут появляться регулярно. С уточнением Льва Толстого, - е.б.ж.

– Игорь, поэт – это профессия, миссия? Какова его роль сегодня? Нужна сегодня поэзия людям, пусть даже в дегенеративной форме? Когда-то мне казалось трагедией, что поэзия потеряла свое моральное значение, став стадионной, студийной, экспериментальной, формальной… Сейчас ощущения трагедии нет. А каков Ваш взгляд на вышеозвученное.

- Как много вопросов в одном). Постараюсь ответить по порядку. В наше время поэт это явно не профессия, поскольку денег стихи не приносят. Поэзия нужна мне и важна лично для меня, этого достаточно. Миссия, призвание — имхо, слишком высокопарные понятия. Поэзия и литература в целом, в совокупности со всеми прочими искусствами, образуют единое художественное творческое поле. Поэты работают со словом в наиболее эфемерной его части. В русской культуре укоренился нездоровый перекос с фиксацией внимания на культовом статуса поэта и его претензий на большее. Это мираж, фокус надо вернуть на творчество и его результаты.
В поэзии, как и в музыке, есть доступные и привычные популярные формы, а есть более сложные экспериментальные, рассчитанные на подготовленного читателя. Большие прорывы случаются, когда поэту или группе поэтов удаётся донести новую эстетику до более широкого круга. Такова совокупная заслуга русских футуристов. Есть и обратные случаи, когда большой мастер возвращается к самым затертым формам и вдыхает в них новую жизнь. Потому мне не хотелось бы говорить о дегенеративной форме, особенно учитывая нацистскую концепцию «дегенеративного искусства».

Исторически, литература в значительной степени вне морали. Попытки изменить эту ситуацию, на мой взгляд, обречены. Рефлексия возможна, но не более того. То, что произошло в советском обществе с поэзией — явление совершенно другого порядка, нежели потеря морального значения. Короткий стадионный период был аномалией, связанной с оттепелью и многих дезориентировал. Престиж, гонорары советского периода — всё это какие-то предания минувшего века. Ничего этого я не застал, хотя был и в Нью-Йорке начала 21-го века период, когда до ста человек приходило на русскоязычные литературные вечера.

– Что привело Вас к стихосложению, когда Вы поняли, что поэт? Могли бы Вы немного рассказать о своих детских, юношеских годах? Из какой Вы семьи? Простите мое любопытство, оно непраздное. Как мне кажется, все самое главное в нас закладывается в детстве, а с взрослением лишь корректируется.

- Стихи пришли в юности, и ничего поделать с этим, кроме как начать их записывать, мне не удалось)). Я родился в 1969 г в типичной еврейской семье киевских инженеров. В пять лет остался без отца. Вырос на Нивках, тогда — одном из худших дальних массивов. У мамы сложилась новая семья, воспитывала меня в основном бабушка, Вера Йосифовна Рутицкая (ур. Вайнберг). Её безусловной поддержке и тактичности я обязан многим. Дома была большая библиотека советских подписных изданий, хотя поэтическая часть её была слабой и состояла в основном из поэтов военного поколения — Антокольский, Симонов, Ваншенкин и т. д. Видеоигр тогда ещё практически не было, телевизор — три канала, и я увлёкся чтением. В детстве обожал Александра Дюма, «Войну и мир» прочёл лет в десять, рассказы Чехова лет в двенадцать, но больше всего меня тогда пленили американцы — Марк Твейн и Джек Лондон. Их многотомниками зачитывался от корки до корки. Первым серьезным поэтическим потрясением для меня стал Пастернак. Потом Цветаева, Ахматова и Мандельштам, первые официальные публикации Платонова в 1980-х.

До отбытия из СССР успел закончить два курса строительного института. По прибытии в Нью-Йорк в 1989 г. пошел учиться на художника, получил степень бакалавра прикладных искусств в Бруклин-колледже.

– Как развивалась Ваша поэтическая «карьера»? Какие важные вехи Вы сами выделили бы?

- Никакой поэтической «карьеры» у меня нет. На жизнь зарабатываю как дизайнер книжных обложек. Работаю в американском издательстве, которое принадлежит крупнейшей сети книжных магазинов в США. В «Журнальном Зале» вы найдёте две или три мои публикации за 20 лет. В российских поэтических антологиях не присутствую, помимо питерской «Антологии одного стихотворения» (2012). Упомянут в предисловии антологии «Освобождённый Улисс. Современная русская поэзия за пределами России» (2004). Всё. Прочие немногочисленные публикации — в российской и американской малотиражной периодике. Исключением явились мои совместные проекты с известным американским авангардистом Ричардом Костелянцем, которые попали в несколько международных антологий визуальной поэзии.

Разумеется, есть творческие этапы, среди которых можно выделить ранний, киевский (совсем слабый), ранний нью-йоркский — вплоть до поэмы «Евгений» и дебютного сборника «Атавизмы» (1994), потом провальный период середины 90-х (несколько циклов, написанные в этот период, я никогда не публиковал). Ключевым моментом, безусловно, было знакомство с Константином Кузьминским и его антологией «У Голубой лагуны» в 1994 г., знакомство с Алленом Гинзбергом и Костелянцем в последующие годы.

Уже в Бруклин-колледже начались какие-то групповые издательские проекты с друзьями, попытки выпускать периодику на русском и английском.

В конце 90-х по семейным обстоятельствам довелось провести три года в южной Флориде, где я начал писать стихи на английском, выступал с местными молодыми американскими поэтами на слэмах, в галереях и книжных магазинах, даже занял второе место на слэм-конкурсе чернокожих поэтов южной Флориды.

В 2002 г., по возвращении в Нью-Йорк, издал второй сборник «Сатановский», имевший какой-то резонанс, по крайней мере тут в Нью-Йорке. Как минимум, произвела впечатление обложка из наждака).

В последние годы заинтересовался наследием Зауми, стал писать ещё более экспериментально (другими словами, более традиционно по отношению к традиции русского авангарда). Кажется, я более известен в качестве издателя/главного редактора литературно-художественного альманаха «Новая кожа» и малого издательства Koja Press. Впрочем, особо обольщаться не приходится.

– В биографических данных написано, что Вы автор четырех поэтических сборников: как сложилась их судьба? Книги распространялись в США? Есть ли возможность у русскоязычного читателя в Европе, России, Украине приобрести Ваши книги?

- На самом деле — шести, но судьба их не сложилась). Помимо упомянутых, в 2003 г. вышел сборник стихов, написанных на английском, «American Poetry: Free and How»; в 2005 г. — «Чернильный нож», совместный поэтический сборник с Леонидом Дрознером («роман в стихах») в сопровождении графики Вагрича Бахчаняна; в 2011 г. — «Кубисты в загоне», сборник верлибров и поэтических автопереводов с английского (оформленный графикой и фрагментами живописи Григория Капеляна); в 2017 г. — «День Зауми», коллекционный цветной сборничек заумных текстов и собственной графики. Все эти книги вышли микротиражами («День Зауми», к примеру — в 20 экземплярах), и нынче коллекционные раритеты. Рецензии на них можно пересчитать на пальцах одной руки.

В качестве редактора/оформителя/издателя выпустил за американские годы немало коллективных сборников и книг других авторов на русском и английском под эгидой Koja Press. В 2016 г. экземпляр коллективного сборника «Окрошка а ля рюс для ККК», изданного в 25 экземплярах к юбилею Константина Кузьминского в 2002 г, к моему изумлению, ушёл с московского аукциона за 40 тысяч рублей.

С закрытием манхэттенского «Книжного магазина №21» несколько лет назад закончилось и традиционное распространение моих книг. Приобрести их теперь можно только у меня напрямую или через веб-сайт издательства Koja Press. Тем не менее, бо́льшая часть опубликованных в них стихов доступны для чтения в сети.

– Игорь, какая (или какие) главная тема, проблема давлеет над современностью? Есть ли у Вас предчувствия, отражающиеся в стихах, как некогда предчувствия грозовых событий отражались у поэтов серебряного века? Иными словами, какие темы Вас волнуют?

- Да, предчувствия были, в стихах отразились и позже, увы, реализовались. Помимо каких-то личных моментов, в девяностых и середине нулевых меня одолевали предчувствия того, что наше будущее будет гораздо более странным, чем принято ожидать; что грядёт смена парадигмы; что все мы проваливаемся в Зазеркалье, где любая светлая вещь, самое лучшее начинание на глазах может выродиться в свою полную противоположность. Стихи это опасная штука, через них прорывается и проговаривается гораздо больше, чем очевидно в момент сочинения. С годами это всё яснее... Не покидает ощущение ранимости человеческой природы и хрупкости психики.

– Какой круг Ваших читателей? Вам важно знать чужое мнение о Вашей поэзии или Вы чистый анахорет?

- До конца 90-х — крайней узкий круг, потом просто узкий, потом — расширяющийся благодаря Живому Журналу и Фейсбуку. Социально я совсем не анахорет, но как автор привык работать вне поля зрения лит. критики, в условиях близких к полному вакууму. В своё время какие-то тёплые личные слова со стороны Александра Межирова, Всеволода Некрасова, и Вагрича Бахчаняна зарядили меня творческим горючим на многие года. Это же касается и отзывов некоторых близких мне по духу здравствующих коллег.

– Сложно ли сегодня издаваться?

- Понятия не имею, я практически перестал предлагать или рассылать свои стихи, печатаюсь только по приглашению. Значительная часть моих лучших стихов последних лет — в различных номерах «Новой кожи». Для меня это легче, чем обивать пороги редакций. Издать собственную книгу сегодня проще и дешевле, чем когда-либо в истории.

– Над чем Вы работаете сейчас? Когда можно ожидать выхода Вашей новой книги?

- Готовлю седьмой выпуск «Новой кожи». Написал несколько статей о русских авангардистах для следующего издания «Dictionary of the Avant-Gardes» Костелянца. В прошлом году сложился скелет следующей книги стихов, но полный макет ещё не вызрел. В принципе, пора собрать и следующую книгу стихов на английском, но пока не дошли руки. Спасибо за внимание!

Вопросы задавал Алексей Шульгин. Фото с выступления в московском Зверевском центре, Москва, сентябрь 2013 г. Фото @Toma-Toma Vorobyоva

- Наталья, как Вам кажется, как можно было бы охарактеризовать суть Вашего такого оригинального и изящного искусства? Можно ли его отнести к какому-либо из существующих художественных направлений? Может быть Вы сами для себя этот вопрос решили? И вообще, Вы об этом задумывались?

- Я задумывалась о том, как можно было бы назвать направление моего искусства. Кто-то говорил, что это психофизика. Может быть, такое определение имеет какое-то отношение к моему направлению, но оно слишком механистично. Когда-то, когда я только начала рисовать, мой муж назвал мое направление религиозным авангардом. Мне кажется, что то, чем я занимаюсь, очень близко соотносится к такому направлению как символизм. Это направление характерно освобождением живописи от «оков достоверности». Художники-символисты прибегали в своих работах к мифологии, аллегории, библейским сюжетам. В моих композициях не конкретные реалистические образы, а момент рождения их из энергетических субстанций. Я предпочитаю абсолютную свободу, абстрактное самовыражение. Мне кажется, что в моих работах имеется душа, которая и говорит от моего имени. Однако мне трудно утверждать что-либо. Это привилегия искусствоведов. Ирина Пронина, старший научный сотрудник Третьяковской галереи говорит: «Творчество Н. Костаки тяготеет к монументальности, с одной стороны несет представление о космосе, а с другой – о витальных силах природы. Поэтому Наталья подходит к собственному решению той темы, которую развивало органическое направление в искусстве авангарда».

- Я давно хотел Вас спросить: Вы выросли в доме, где все было буквально «пропитано» искусством, каждый сантиметр жилого пространства, более того, к Вам постоянно приходили художники-современники. Так вот, Вы для себя рано определили свой путь? Когда в Вас заговорил голос призвания?

- Несмотря на  то, что я выросла в доме моего отца, почти в музее, где были работы не только авангардистов, но и других художников (например, т. н. шестидесятников), но прямого влияния на меня это не оказало. Может быть некоторое косвенное, видимо, психологическое воздействие оказали и мои друзья. Я дружила с Дмитрием Краснопевцевым, дружу с Франциско Инфанте. С Анатолием Зверевым в моем детстве мы вместе баловались рисованием. Зверев бывал в доме моего отца, а после его отъезда в Грецию часто приходил к нам, мы дружили. Он рисовал нас, написал автобиографию.
Моим учителем был замечательный человек, художник монументалист, бард Владимир Гейдор. Он готовил меня в Строгановку. Он мог бы заменить мне духовного отца, особенно после смерти моего папы. Мой муж и я дружили с ним и продолжаем дружить с его семьей, тоже художниками.
После окончания Строгановки я начала заниматься творчеством, но вначале это было прикладное направление. В институте – художественное конструирование, затем, какое-то время, увлекалась ювелиркой, занималась роспись. По стеклу. Но вскоре мне пришлось оставить эти занятия, поскольку появились дети, а с детьми заниматься этими видами творчества нельзя. Это и кислоты, горелки, химические реактивы. Кроме того не было и времени.

- Какое самое сильно влияние Вы пережили в жизни? И было ли в Вашей жизни очевидное влияние судьбы, провидения?

В 1991 году мы вынуждены были уехать в Грецию, поскольку в нашей стране наступил кризис со всеми его трудностями. Этот период жизни для меня и моей семьи был очень напряженным и трудным. После смерти отца мне пришлось пережить предательство моих родственников. Это было очень большим потрясением для меня. Я могла потерять смысл жизни. Но вдруг, по-видимому, по повелению откуда-то извне, мне захотелось взять бумагу и краски. Я начала рисовать и вышла из этой ситуации. На фоне стресса я почувствовала стремление к самовыражению, к работе художника. Но мне не хотелось подражать кому-либо. Когда я поняла, что могу делать что-то индивидуальное, я начала работать в полную меру.
Влияние провидения, по-видимому, было и у моего отца. Он был не обычным коллекционером, который  собирает вещи: будь то картины, игрушки, скульптуры и др. Его полностью захватило одно чувство необходимости сохранить нечто теряющееся важное, то, что может безвозвратно исчезнуть. Это был русский авангард. Наверное, оно пришло к нему сверху, поскольку художественного образования у него не было. Эта данность способствовала тому, что он стал не просто коллекционером, но высочайшим профессионалом. Эту миссию он реализовал сполна.

- Мне кажется, сегодня самое трудное обрести зрителя. Художников много, а зрителей (я говорю не о тусовке) не хватает. Есть ли у Вас аудитория?  И важна ли для художника эта самая зрительская аудитория?

- Зрители…. Бывает много приходят на мои выставки. На последней в Доме Национальностей в 2016 году пришло так много посетителей, что некоторые даже не смогли попасть. Ни одну из моих персональных выставок мы не финансировали, их провести предлагали устроители. Конечно, важна зрительская аудитория, очень важно присутствие на выставках искусствоведов, они могут дать оценку моей работе. Такие были на моих выставках и их мнения были озвучены перед зрителями и вошли в каталоги. Например, известный искусствовед Алек Эпштейн (культуролог, доктор наук, Израиль) говорит: «Очень жаль, что на большой выставке в ГТГ, посвященной отцу и связанной с ним художественной среде, не было запоминающихся работ Натальи».

- Как мне кажется, Наталья, в Вашем творчестве очень сильно, но не очевидно, религиозное начало. Это верно? И какое влияние на Вас имеет религиозное искусство?

- Я выросла в комнате, где находилась коллекция уникальных икон, собранных моим отцом, переданных впоследствии в дар Рублевскому музею.
Поскольку я верующий православный человек в моих работах присутствуют сюжеты, которые отражают мое отношение к религии. Но это не канонические образы, а мое личное восприятие бытия.
Религиозное искусство сродни абстракции. Но эта тема очень большого другого разбора.

- Сейчас очень модно обращаться к истокам, пытаться имитировать народное творчество, его образцы. Многие бросаются в наив. Но работы, как правило, оказываются фальшивыми, пошлыми, надуманными. Мало кому удается высокой пробы стилизация. Как Вам кажется, важно ли влияние того или иного национального искусства? И актуальны ли сегодня образцы народного искусства?

- На мой взгляд, народное и национальное искусство представляют собой произведения, созданные талантом многих творцов, порой неизвестных. А некоторые художники эксплуатируют этот момент. Подражают народным произведения и называют народным, национальным искусством. Я считаю, что нельзя разделять искусство на какие-то подвиды. Если работы этих или других стилей делаются талантливыми индивидуальностями – это все искусство. В каждом «виде» могут присутствовать элементы того и другого (но это необязательно). В моих работах отражается мой собственный взгляд, мое собственное видение действительности.
Существует очень тонкая грань между собственным творчеством и использованием идей и восприятия действительности других художников (в том числе народных, национальных). Очень легко скатиться до эпигонства или откровенного китча. К сожалению, некоторые современные народные  промыслы превращаются в производство сувениров, что никакого отношения не имеет к большому искусству.
В настоящее время искусство приобретает форму наднационального, всеобщего. Поэтому в искусстве важна фигура мастера, его индивидуальность, его видение, его мышление, его чувственность.

- Наталья, сложно ли совместить семейную и творческую жизни: и как Вам это удается?

- Я успешно (на мой взгляд) совмещаю семейную и творческую жизнь. Мой муж всецело поддерживает мои начинания, помогает в оформлении работ, принимает участие в организации выставок. Старшая дочь, дипломированный дизайнер, оформляет каталоги моих выставок, делает их макеты, занимается нашими семейными делами. Младший сын помогает в переводе текстов каталогов на английский язык.

- Довлеет ли над Вами фамилия? Наталья, все-таки быть Костаки это что-то. Ваш отец поднял жизненную планку так высоко, что многие так или иначе, глядя на Вас, сравнивают и думают о Георгии Костаки.

- Ни в коем случае не довлеет надо мной моя фамилия. Дело в том, что мой гениальный отец был выдающимся коллекционером, а я – художница. Эти две ипостаси не пересекаются, а только могут обогащать друг друга. Мне очень приятно, что мой отец всемирно известный человек, искусствовед, коллекционер. Я хотела бы, чтобы судьба сложилась успешно и для меня, чтобы отцу, если бы он был жив, не было бы стыдно за меня.

- Наталья, над чем Вы трудитесь сегодня? Планируете ли Вы провести выставку?

- Сегодня я работаю над композициями в технике полимерной глины. Это новое направление, которое на данном этапе меня захватило. Первые работы были выставлены в Доме Национальностей в 2016 году и получили высокую оценку искусствоведов. Продолжаю заниматься рельефной мозаикой и графикой. Как я уже говорила, я с удовольствием принимаю предложения о проведении выставок, хотелось бы в год моего юбилея (2019) провести ретроспективную  выставку моих работ.

Вопросы задавал Алексей Шульгин. Фото Екатерина Софронова.

Дочь художника Путова – удивительная: мало того, что она любит своего отца, она еще хранит о нем светлую память. Сейчас Луиза Путова занята важным делом – увековечить память Путова старшего, открыть его новым поколениям людей. Что из этого получится? Дело непростое. Я надеюсь, что у Луизы все получится. Это интервью читается на одном дыхании, я сознательно оставил все языковые и интонационные оригинальности. В этом есть шарм, ощущение, что Луиза говорит, а не пишет.

-Луиза, начать я должен с этого вопроса. Каким Вам запомнился отец? Если можно расскажите о нем.

- Это грустно, но я особенно помню отца в конце его жизни, когда он уже болел паркинсоном. Я родилась в 1993ем году, и поставили диагноз в 2003ем году, когда у меня было всего 10 лет. Он много страдал, и как бы чувствовал себя виноватым, что он такой вес дла нас, для семьи. На него лекарство действовало очень плохо, он становился параноик, думал что полиция ищет его, или КГБ, он даже попытался убежать из дома...  Он больше не мог писать картины, и занимался рисованием. Для меня, его последние рисунки, лучшие работы его жизни, но они были сделаны в большом страдании.

Я помню, что отец говорил мало. За обедом, он смотрел и слушал, что мы говорили, и иногда сказал что-то по-русский, пословицу или что-нибудь другого, и я просила мамe переводить. Я изучала русский язык уже в университете, так как мы с папой почти не разговаривали. Мы общались по-другому. Рисованием. Иногда мы с ним в комнате рисовали вместе. Правила игры была, каждому в своё время рисовать одну линию, и так рисовать целый рисунок. Каждый из нас решает когда считает, что рисунок закончен. С моём братом они также рисовали. У нас в Бретане сохранились эти рисунки.

Вообще, я лучше узнавала отца после его смерти, во время перевода автобиографии Реализм Судьбы. Я также осмотрела все папки фотографии, рисунки, и поговорила со много люьми, которые знали его ещё до болезни. После его смерти, мне очень хотелось его узнать, и мне всё ещё хочется узнавать больше о нём.

- Что Вас подвигло заняться популяризацией наследия Александра Путова? Как Вам кажется: он достаточно известен? Или Александра Путова еще не получило должного признания?

- Во-первых, я чувствую, что тысяч рисунков, которые мы xраним в чердаке выли написаны не для того, чтобы быть именно в чердаке. Когда я смотрю на картину или рисунок отца, я чувствую, что он(а) может делать у кого-нибудь добро. Каждая из работ сделана, чтобы её возможно было смотреть долго, часами если хочется, и мне надоела то, что работы умирают в папки в чердаке. Мне важно, более чем признание творчество отца, чтобы было место, где можно любоваться на картинах, и в то же время, где множество работ была бы в ограждённая от сырости и пыли. Но чтобы было такое место нужно заниматься  популярности.

Александр Путов никогда не искал успеха. Он часто продавал работы очень дешево, так как он работал быстро, и больше всего хотел иметь необходимый материал, чтобы работать. По-моему, он был прав. Мне кажется, что художник не обязан продавать себя, и что, продажа - полноценная профессия, которая занимает много времени. И время нужно, чтобы творить. Но теперь, мы (семья Путова) должны сражаться, чтобы Путов был достаточно известен, и чтобы как можно больше люди могли бы любоваться на его картины в музеях. По-моему, натурально то, что творчество человека, который дал жизнью для живописью, получила признание. Но приходиться бороться за этого...

- Луиза, как Вы относитесь и понимаете творчество своего отца. Я понимаю, что вопрос сложный. Но иногда не искусствоведы, а близкие люди и простые зрители более точно определяют творчество того или иного художника?

- Правда, это сложный вопрос. Я буду отвечать косвенно. Я недавно посмотрела все фотографии работ, сняты отцом, для моего проекта "По следам Путова". Мне поразило то, что можно хорошо угадывать, где работа написана. В картинах, написаны в Париже, в Израиле, в Канаде, в Провансе или в другое место - разные атмосферы, даже если это портрет или абстрактной рисунок. Мне кажется, что отец умел так насыщаться энергии места, что она непременно сказывалaся в картинах. Я даже сказала бы, что он мог чувствовать разные времени, когда он рисовал место или человека Он предчувствовал, что будет и знал, что было. В последные работы  - много символов, нарисованы по интуиции.

Одним словом, нет ничего фальшивого в творчество Путова. Каждая линия, каждый мазок краски написана, потому что у художника было ощущение, что должно быть именно так. Кажется, что отец был посредником между внешнего мира, которого писал, и настоящая сущность этого мира.

Tворчество отца я не понимаю, а глубоко чувствую. И мне кажется, что именно так нужно относиться к его живописью. Путов сам не "понимал", что он рисовал, не "думал" об этом, но ЧУВСТВОВАЛ, что это так, и нельзя по другому.

- Что делается сегодня, чтобы Александра Путова узнало как можно больше людей? И, как Вам кажется, почему в России (где художник родился) о нем так редко вспоминают?

- Честно говоря, мы с мамой - единственные, кто действуют для этого. Мы создали ассоциацию "Алесандр Путов", и я надеюсь, что в этом году мы будем получить больше финансирование. Я также надеюсь, что много людей узнают о моём проекте идти по следам отца. Одно слово о проекте : я решила путешествовать в странах, где отец жил или рисовал, чтобы находить работы которые там остались, познакомиться с людьми, которые знали его, и собрать от них свидетельства и воспоминании о нём. Я много действую по Интернете, занимаюсь сайтом алексадрпутов.фр, у меня есть блог, итд. Ничего пока по-русский нет. Я хотела бы, что всё было переведено, но мой русский язык не достаточно хорош, и всё перевести было бы огромную работу

В России ничего не сделано для последства Путова, потому что у него там нет семьи, и очень часто занимается последствием художника именно его семья. В России живёт Константин Семёнов, который написал книгу "Начало художника" о Путове. Но он становится старым, и сейчас никого нет в России, чтобы заниматься об этом. По-моему, до разрыва СССР никого не хотел заниматься о нём, потому что он эмигрировал в Израиль. Он сам побыл в России всего два раза после эмиграции, в 1989 и в 1995. Именно поэтому я буду оставаться 3 месяца в России в этом году, и я надеюсь, что найду людей, которые знали его ещё в России, и, быть может, имеют какие-нибудь информации про тысячи работы, оставшихся в России во время эмиграции отца в 1973ом году.

- Луиза, как Вы думаете, важно ли, чтобы историческая справедливость торжествовала?

- Конечно. По-моему историческая справедливость не существует, и наша точка зрения всегда субъективной, но всё-таки очень важно бороться за ней ! Однако, я считаю, что настоящие гении, как, по-моему, был мой отец, всега получают признание. Иногда после очень долгих лет, но всё-таки получают.

- Хотелось бы узнать, какие акции или выставки, или издания, связанные с Александром Путовым можно ждать в обозримом будущем?

- Я надеюсь, что будет много ! Я хотела бы организовать как минимум одну выставку в каждой стране где я буду путешествовать : в Канаде, во Франции, в Швецарии, в Израеле и в России. Во Франции наверно будут несколько выставок. Мы сейчас раздумываем об Изоиздания про творчество Путова, но это нуждается много времени и это очень дорого, так как наверно придётся ещё немного ждать ! Во время путешествии, я буду снимать как можно больше количество работ в хорошем качестве, и я надеюсь что скоро после этого будет книга ! В России я очень хочу устроить выставку в музеи Хлебников в Астрахане. Отец иллюстрировал много стихотворение Хлебнокова, и также Леонида Губанова, и очень интересно была бы выставка этих иллюстраций! У меня сейчас ещё мало детали про всё это, но от такого проекта "по следам Путова" можно много ожидать !

- Не могу Вас не спросить: какое место искусство занимает в Вашей жизни? И Вы анализировали: какое отношение к искусству складывается у людей в Европе?

- Искусство играет очень большая роль в моей жизни, но думаю, что не все люди в Европе такие. Я росла посредине картины, в запахе терпентина, в парижанных скватах. Мать - музыкант, и всегда считала, что творить важнее, чем зарабатывать деньги. Я же занимаюсь более всего театром, но я даю себе передышку в этом году, чтобы заниматься работами Путова. Я также занимаюсь переводом (по-моему это тоже искусство в своём роде), я рисую (намного хуже, чем отца) и занимаюсь музыкой (хуже, чем мать и брат). Мы с братом воспитывали в идеи, что свободное творчество, самое важное в мире.

Я учусь уже несколько лет в Париже, так как могу поговорить об отношении людей к исскуство в этом городе. Среди людей, которые я знаю, я чувствую, что исскуство является мером, чтобы блистать в обществе. Любят, что должны любить, ненавижут, что должны ненавидет. Всё по моде... Прямого отношения к искусство нет, потому что больше всего обращают внимание на то, что вокруг работы : получил ли автор/художник приз, Сколько продаются картины, что говорят о нём знаменитые люди, с кем дружится художник, итд. Люди не умеют смотреть. Но это про художественные круги.

Я часто говорю с людьми, которые умеют смотреть, и действительно любят искусство для самого, и понимают например, что мой проект очень важен, что Путов - великий художник, и что необходимо, чтобы он был более известен. Я недaвно показала рисунки отца десятилетней девочке, у которого оказалось очень точный взгляд на творчество Путова, так что надежда всё-таки есть !

Вопросы задавал Алексей Шульгин.