1-й эпиграф

«Мои "коллеги "по цеху, и знаменитые и неизвестные, тщательно скрывают за пустую формалистику, целые пласты их жизни в подполье. Я решил покопаться в своих бумажках и показать вам уникальный материал, и как все было на самом деле у меня».

не-Эпиграф
«Я не изобретатель новых «измов», как великие и дорогие Пикассо, Кандинский, Малевич, и не советский орденоносец «сурового стиля». Я живописец, искатель своего «я» в искусстве. В Москве я не принимал участия в давке за место у казенного корыта. На Западе я не стучался в двери галерей и музеев. Всю жизнь я жил, лежа на боку, и рисовал то, что хотел. И вот мои произведения, никому не нужные эстетические поиски, всплывают на поверхность торговли искусством при участии воров, шпионов и государственных русских музеев».
Валентин Воробьев

- Мне кажется, что именно Вам принадлежит термин «дип-артист»? Что это были за люди дип-артисты, когда зародилось это движение?

- Свою нелегальную коммерцию я начал с 25 рублей за вещь (покупали земляки, киношники Хубов, Спешнева, Каплер, Каневский...) постепенно доводя до 100-200 рублей (получка рабочего!), но мои коллеги в эпоху "грузинки" 75-88 гг - Калинин, Немухин, Плавинский драли с дипов по тыще! В 1988 (Сотбис) дипарт кончился как социальное явление Совка, и сразу началась перестройка биографий, как в Рашке, так и на Западе. Читать их без смеха невозможно, и лично я (за 25 лет свободы) не встречал ни одной достоверной книжки, картинки я исключаю, но Белютин и тут сумел нарисовать в 90-м году 40-й и 50-й год! Из цеховой солидарности я выставлялся в 50 раз, включая и выставку 87, организованную Бажановым в Москве, и в ГТГ 88, организованную Басмаджаном, и в Японии, и в США, и в Германии, и черт знает где, но все под "русским флагом" и стало быть бесполезные и пустые. Три раза меня выставляла галерея в Детройте, но год или два назад обанкротилась. Люди выставляются, чтобы продать. Я продаю не выставляясь. У меня есть клиент из Бразилии, постоянно покупающий картины для украшения большого отеля на берегу океана.
Многие считают, что "дипарт" ( искусство для иностранцев) - это заказной русский "китч" с обязательными матрешками и прялками, а на самом деле в 60-90 годы это был единственный нелегальный рынок сбыта самых ярких представителей русского искусства - Ситникова, Немухина, Рабина, Мастерковой, Зверева, Харитонова, Плавинского, Рухина и еще не менее 10 отличных мастеров самого персонального направления. То есть ничего общего с "китчем". Он длился до 88 года - операция "Сотбис", коммерчески и политически истребившая "дипарт" - когда нелегалы получили контракты с западными галеристами и выехали на Запад.

- В продолжение, Вы как немногий объективный свидетель расскажите, как Вам жилось в СССР, что из себя представлял советский мир искусства?

- География искусства не совпадает с границами стран и народов. Центры искусства постоянно перемещаются вместе с первопроходцами. Никто кроме Малевича не знал, что один из живых сил - заштатный Витебск, 1920 год! Никто в Париже 30-го года не знал, что в городе работает Мондриан! В России гигантский резервуар талантов, но система обслуги вот уже сто лет находится в руках жуликов и кустарей, выдающих себя за артистов! В начале 60-х спонтанно в Питере и Москве образовались кружки совершенно свободных, не желающих стоять в строю советского ремесла художников. Вот среди них оказался и я. Одни подкармливали свои опыты работой в издательствах, а другие, и я в том числе, вышли на иностранного потребителя. Термин "дипарт" я не придумал, а ляпнул в подвале Немухина (69 г.) на вопрос американца Астрахана: "Так вы попартисты?" Я - "Нет, мы дипартисты"!

- Валентин Ильич, читая Ваши книги, у меня создается впечатление (и мне это очень нравится), что Вы нисколько не ностальгируете по Родине? Была ли вообще тоска? Отразился ли отъезд на Вашем творчестве?

- О так называемой "русской ностальгии" много понаписано, но это болезнь зажиточных людей с воображением, а "белая волна" из таковых и была, и я хорошо вижу, какую красивую жизнь они потеряли. В Париже я знал одного иранца высокого положения при шахе. Он прилично жил в эмиграции, устроил детей, но очень страдал по родным краям, где у него был дворец с прислугой и бурная жизнь. Русские беженцы 70х - беднота и приспособленцы без комплексов. Рвут от республики все что можно и нельзя. Артисты - я знаю 99 - живут по-разному. Лучше и богаче всех крепкие реалисты. Все продают местной буржуазии и в ус не дуют. Худогам с претензией на модные измы труднее, но и они как-то крутятся. Боря Заборов однажды мне сказал - "Старик, я своей работой кормлю семью, следовательно, я гений!" Ну, попробуй, возрази.

- Не могли бы Вы описать свой близкий московский круг общения? С кем из художников Вы дружили-враждовали?

- Насчет "врагов" и "друзей". В Москве они у меня были, когда все дружно давились на крохотную иностранную кормушку, предавая и закладывая. Молодость любого артиста повязана на дружбе и "общем деле", но в зрелом возрасте от таких связей остаются ножки и рожки. А в огромном, открытом мире бывшие подельники разбрелись по своим углам и норам, очень редко пересекаясь. У каждого свой "двор" и "дворовые" из родни, слесарей, садовников, шоферов, а если их нет, тебя не замечают, ты - никто!

- Мне кажется, что Вы всегда были человеком очень крутого нрава, способного во вред себе все сказать в глаза человеку (не оглядываясь на последствия), а то и руками аргументировать. Это так? Сейчас Ваш характер не поменялся?
- Полемика и спор - не мой жанр. Я во всем гну свое, не глядя на личности и обстоятельства.

- Трудно ли живется во Франции русскому художнику?

- Проверено опытом и временем - без финансовой и политической поддержки талант любого калибра обречен на гибель и забвение. За долгоие годы эмиграции я знаю лишь три случая регулярной деятельности эмигрантского артиста. В 71-м в Париже появился Миша Шемякин с контрактом галереи Дины Верни. В 77-и эмигрант Юрий Куперман стал работать с парижской галереей Клода Бернара. В 78-и Комар и Меламид прилетели в Америку по вызову галереи Романа Фельдмана. Все остальные, а это несколько сотен человек, и самые известные - Ситников, Мастеркова, Рабин, Целков, Зеленин, Гробман, Леонов и пр. жили на авось, много лет перебиваясь случайными заказами и покупками. С появлением политически корректных лиц (с 1988 года) перестройки - два-три паспорта, квартиры и дачи на Востоке и на Западе, цены на русские картины и инсталляции сразу подскочили, чем естественно воспользовались и забитые, и забытые эмигранты без прописки в новой стране под названием Рашка.

- Если схематично: как бы Вы могли показать (рассказать) свой творческий путь? Какие периоды, эксперименты проходят через искусство Валентина Воробьева?

- Cначала, как все дети, я рисовал горшки, розетки, танки, вместо чистописания в школьную тетрадку, затем был кружок вечернего рисования с учителем - нас было трое или четверо, но двое поступили в училище в городе Ельце, где я учился четыре года всем академическим правилам на хорошие отметки. В 57-ом училище закрыли - подробности "почему" не знаю!, и меня отправили в Иркутск, но в Москве, куда я постоянно наезжал с 52 года, удалось отхлопотать Чебоксары, где я закончил пятый курс и получил диплом учителя рисования в глухую деревню на Урале, откуда я бежал в Москву и без всякого блата прошел во ВГИК на театральное отделение, где рисовал лучше всех, и по совету мудрых советников бросил там протирать штаны и трепаться в курилке. Я постоянно спешил со временем, сокращая дела до предела. В 60-м году, зиму я пытался работать в киностудии, но когда обнаружил там толпы бездельников и так называемых актеров, то панически бежал с двумя приятелями - Каневский и Эдик Штейнберг в деревню Таруса, где мы пытались создать что-то свое самостоятельно. Наши картины взяли на выставку в Москве, и тогда (1961) впервые, в газете меня публично обозвали "формалистом". В том же году мы сумели организовать выставку московских "формалистов" в Тарусе, в городском клубе, без всякой цензуры, чем горжусь до сих пор. Кажется, это было первая в Совке выставка такого рода. Скандал был ужасный!..
Что касается моего рабочего метода, то в конце 50-х это был Сезанн с помесью Поллока, - кстати их очень ценят сегодня ("король воды" платил по 10 тыщ евро за гуашь 59 года !), а в середине 60-х в московской мастерской картины стали чисто "воробьевскими" (см. хороший образец в кол. Миши Алшибая),то есть живопись с персональной интонацией. В десятилетие 65-75 гг я жил исключительно продажей картин дипам и корам, изредко рисуя для издательств. О дипарте надо сказать отдельно, потому что даже грамотные люди не знают толком, что это такое.

- Сейчас у Вас большой круг читателей (Графоман, Враг народа, Леваки), Ваш литературный талант оценен по достоинству. Планируете Вы продолжать писать и дальше?
- На большие вещи нет сил, но по мелочам буду писать для Гробмана в "Зеркало". Надо его выручать!.. Почитайте там мой последний опус "Картины и шпионы".

- Валентин Ильич, что Вас волнует сейчас, чтобы Вы хотели высказать?
- Меня интересует не профессия, а коренная натура человека - приятен или тяжел в общении, легкий или противный. Среди худог мало, но попадаются легкие, остроумные и смешные люди.

- Многие мастера, в разное время уехавшие из СССР, сейчас возвращаются в Россию. У Вас не возникало мысли вернуться? "Заманивали" Вас обратно?

- Заманивал Эдик Штейнберг в 88-м году, но на словах и со смехом - "старик, построим мастерские, будем общаться, а лично я думал о Рашке с ужасом, и за самые большие деньги туда не поеду.

- Ваше участие в бульдозерной выставке. Сейчас уже едва ли не две сотни художников записались в участники. Расскажите про эту акцию, как один из немногих реальных участников.

- Русское искусствознание в полном маразме. Прошло 50 лет с "манежного погрома", и никто не знает, что произошло на самом деле, кто победитель и кто побежденный? Тоже самое с "бульдозером" (74). Кое-кто вспомнил - и я в том числе - а солидного исследования нет до сих пор, Что касается участников, то все стоявшие под дождем, и актеры и зеваки - участники перформанса. О торговой выставке Сотбиса (88) - тьма и потемки! Знаю, что мошенники из минкульта загребли всю выручку - а это 2 мильона гринов, по тем временам - большие деньги, а худоги ничего не получили, даже в рублях!

Почти афоризмы от Воробьeff:
Об Анатолии Звереве: Таким бородатым я Зверева не знал...
О Владимире Яковлеве: Яковлев одна из пяти недосягаемых вершин художественного творчества!.. Яковлев - величайший художник всех времен и народов, в одном ряду с Ван-Гогом .
Об Анатолии Брусиловском: Ох, как осточертели автопортреты "бруска". Самовлюбленный нарцисс, но один из китов подпольного Совка!
О Владимире Пятницком: Эх, тоже пропустили большого художника! а ведь он начинал первым в темном Совке!
О Дмитрии Плавинском: А сколько сотен дипов и коров прошли через его подвал!
Об Оскаре Рабине: Уникальный тип. Я мало ценю его рисование, но его гражданская позиция напоминает Священную Гору, на которую идут и ползут мухамеды всех мастей. Эпизод с академией - хороший пример! Не Оскар, а она приползла к нему с медалью!..
О Владимире Немухине: Немухин - глыба подпольного тридцатилетия 60-90гг, стопроцентный дипартист, герой моих писаний, а вот свой дар артиста он постепенно разменял на подкидного дурака.
О Натте Конышевой: К сожалению, Конышева выпадает из моего списка, а большой талант!..
Об искусстве: В искусстве есть вершины, бугры и кочки. Россия единственная страна в мире, где кочки выдают себя за вершины !

- Господин Воробьев, чем сейчас Вы занимаетесь? Скажите, в обозримом будущем не планируется Ваша выставка в России, Европе?

- Выставляются, чтобы продать, я продаю - не выставляясь, хотя изредка кто-то делает выставки, то там - то сям. Но я не в курсе. Сейчас сообщили, что парижская галерея выставляет мои акварели в феврале 2016.
 

- Согласны ли Вы, что процесс всеобщей интеграции неизбежен, как, видимо, неизбежна гибель всякого национального искусства?

- "Национальное искусство" - бред сивой кобылы, пустая фраза XIX века. Есть большие континентальные стили - европейский, азиатский, африканский, сегодня - глобальный китч на всех странах.

- Как Вам кажется: изменилось ли вообще искусство? И что сегодня нужно зрителю?
- Современный потребитель эстетики - сужу по близким - предпочитает фотографию всем остальным видам творчества.

- В работе, Вы ориентированы только на собственное внутреннее видение, интуицию, талант, Бога – или приходится в какой-то степени руководствоваться некоторыми конъюнктурными соображениями (пусть даже самыми невинными).
- Лично я работаю по шаблону - пещерный стиль в свободной манере.

- Искусство и мода совместимые вещи?
- Мода бытовая: музыка, украшения жилья - это суррогат искусства, кража больших достижений гениальных людей.

- Что Вас волнует сегодня, над чем Вы работаете? До недавнего времени выходили чудные литературные работы, планируется ли продолжить печатать книги (Записки о неофициальной Москве, Диалоги)?
- Меня давно ничего не волнует кроме погоды и шахмат. На выставки не хожу. Книг не пишу. Надоело.

Беседовал Алексей Шульгин

- Сергей, Вы часто зацикливаетесь? Как Вам кажется: окружающим с Вами легко? Интересно? А Вам с окружающими? Что Вы за "ячейка" общества?  

- Сразу виден ответственный подход. Конечно, мне хочется ответить на ваши вопросы как-то более связно и художественно, но вы должны понимать, что я не писатель, а художник, поэтому в словесной форме мои образы скорее превращаются в некий бесформенный бетон нежели в художественную форму, ведь по существу многие вопросы я уже задавал себе и отвечал в той форме, которая мне близка. Художник это тот, кто думает рукой, поэтому многим кажется, что задаваемые вопросы остаются без ответов на самом же деле они есть только в другой пластической форме для меня как для художника на первом и на последнем месте стоит процесс - процесс думания, процесс изготовления, процесс эксперимента; здесь для меня важно все: порядок на столе или вне стола, ровно натянутая бумага на планшет, материал, с которым предстоит работать. Вообще процесс - это и есть зацикленность, она является и первичной и конечной составляющей моего творческого состояния. Есть, кто, видя очередную работу, спрашивают ну и что нового? Но нового может и не быть или не видно на короткую дистанцию, что новое может быть на кончике заточенного карандаша, в дрожании руки? Но когда смотришь на длинной дистанции, то видишь изменения, произошедшие с давнишней зарисовкой, перевоплотившейся в более  менее значимый холст. На многие вопросы мне отвечать очень сложно в силу того, что вся моя энергетика и мыслительная деятельность направлена "внутрь холста". Трудно ответить, как ко мне относятся окружающие это нужно спросить у окружающих.

- Сегодня многие художники в постоянном поиске себя, в процессе странного вклинивания в арт-рынок. Все или почти все мечтают попасть на этот арт-рынок, начать хорошо продаваться. Как в сказке. Ради этого само искусство отходит на очень  задний план. Художники, как я думаю, теряют самое чувство творчества, вкус к нему и интерес. Все ради продажи. О почерке, узнаваемости в Вашем случае - разговор лишний, а про интерес: Вам интересен творческий процесс - с красками, холстом, стеклом и пр пр пр - или уже больше ремесла, конвейера (простите за грубость). Можно и о рынке порассуждать.

- Арт-рынок сегодня сильно изменился по сравнению с 90-ми, я не могу сказать в лучшую или худшую стороны, но то, что со мной сегодня происходит, находится корнями в начале 90-х, когда приходилось пробивать конформизм зрителей, самим создавать экспозиционные пространства общаться с чиновниками. В центре: в Москве, в Петербурге, мне кажется, было иначе все-таки, большие города, культурные центры. Учась, живя и работая в глубокой провинции, вы всегда ощущаете груз непонимания и давление зрительских комплексов. Что говорить, когда к вам приходит зритель, выросший на китайских поделках, не знающий кто такой Пикассо, а аналитическое искусство звучит как "запрещенная генетика" или космология. Именно в  90-х я научился адаптироваться к рынку, которого в принципе не существовало на дальнем Востоке. Традиционные союзы художников, госзаказы - все это область, куда молодым художникам с неформальными взглядами путь был закрыт. Поэтому как-то само собой пришлось организовывать выставочные пространства, заниматься рекламой и продвижением проектов  - то есть тем, чем я и занимаюсь сейчас.

- Сергей, сейчас Вы ограничены, живя в Израиле, Вам достаточно Израиля? Или контакты выходят за границы одной страны? Хотел спросить: можно ли в Израиле жить художнику или сложно? Когда Вы нашли форму для своих образных и философских картин?  Предыдущий вопрос навеял новый: можно ли объяснить (и нужно ли) язык живописи?

- Когда в 1999 году я сошел с самолета, прилетевшем с Дальнего Востока в аэропорт Тель-Авива, и увидел это ближневосточное солнце, я сразу понял - это моя страна. Я увидел цвет, который мне приходилось придумывать, находясь в Биробиджане. Цвет - это главное,  над чем я работал и при помощи чего я пытаюсь (пытался) воздействовать на зрителя и собственную карму. Благодаря судьбе я начал работать на заводе стекла. Когда вы имеете широкую профессиональную подготовку, то вам не составляет труда привнести собственные знания в новообразовавшиеся условия. Станковое искусство, которым я занимался всегда, я привнес в стекло. За 12 лет моего интереса к этому материалу прошла масса выставок в Израиле и за рубежом. Но всему наступает конец и, как я уже сказал мой главный интерес это интерес к процессу,  в 2012 году я провел последнюю выставку стекла в родном городе Холоне ("Амагита мускария") и решил завязать с этим иссушающим творческим материалом. Проблема работы со стеклом связана с одним - это физически тяжелый труд, дорогущие страховки и хрупкость материала, не позволяющая находиться внутри международного арт-рынка. Но эта отдельная и большая тема, в которую мы не будем глубоко входить.

 -У меня сложилось ощущение, что Вы и еще Соостер и еще Галицкий составляете некую группу. Это так? Могли бы Вы еще рассказать о ближайшей выставке. Что на ней будет представлено?

Пару лет назад мы познакомились с Тэнно, хотя и были знакомы виртуально по тем или иным проектам. На традиционной выставке у Саши Ганелина в Мигдальор мы познакомились в реальности, и у нас сразу возникло желание сделать совместный проект. Я вообще сторонник теории, что мысль реалистична, и если о чем-то думаешь, что-то для этого делаешь, то это обязательно состоится. В прошлом году в Хайфе мы провели совместную выставку, которую назвали «Тропы», имея в виду, что подобный проект стал традиционным, а участие в нем принимали те художники, за плечами которых есть некий творческий путь. В этом году в Холоне будет проходить выставка под названием "Ган ха-хайот". Мы предложили Саше Галицкому поучаствовать вместе с нами, на что он любезно согласился. Здесь нужно объяснить, что все это не является общей творческой группой, а скорее  - общим творческим проектом. По существу это те же самые тропы, о которых мы говорили ранее. А далее все как обычно: пообщались с куратором, пообщались с руководством города, с руководством галереи и уже можем сказать, что 17 декабря в Холоне в выставочном зале Бейт Меиров состоится выставка трех прикольных художников  - Тэнно Пент Соостера, Саши Галицкого и Сергея Бунькова. Приглашаем всех на эту изобразительную вакханалию.

Алексей Шульгин

Художник Клара Голицына ответила на несколько вопросов

- Клара Николаевна, у Вас богатая и долгая творческая жизнь. Как бы Вы сформулировали: что есть творчество, талант? Как это проявляется и каким-то образом отличает человека (занимающегося творчеством) от других?

- Творчество и талант человека может проявляться в разных областях, не обязательно в области искусства. Даётся от рождения очень многим, а может и всем. Нужны соответствующие условия для его развития.

- Вам удается быть не только неповторимой, но и не повторяться. Как приходит на разных этапах «новизна»? Какие мотивы подвигают менять уже найденное, узнаваемое и имеющее успех? Не страшно вдруг стать непонятой?

- Новизна приходит интуитивно от меняющейся ситуации в мире.

- Нужен ли Вам зритель, нуждаетесь ли Вы во мнении людей, которые приходят на Ваши выставки? Можно ли говорить о голицынском круге ценителей искусства?

- Зритель, конечно, нужен. А важным для меня является мнение людей, понимающих сущность искусства.

- Как начиналась Ваша творческая жизнь? Откуда Вы родом, кто Ваши родители? Как случилось, что Вы стали художником?

- Я родом из Москвы. Отец  художником не был, но хорошо рисовал карикатуры для стенгазет в учреждении, в котором работал. Лет с трёх он водил меня в Музей Изящных Искусств (теперь Пушкинский), потом дома ставил для меня натюрморты. Мама начала рисовать в 73 года, когда мы с мужем подарили ей альбом и акварельные краски.

В школе я мечтала стать математиком. Но, вернувшись из эвакуации, где закончила десятый класс, опоздала подать заявление на физмат в МГУ.  

Подала временно в Полиграфический, где оказался замечательный педагог по рисунку Вышеславцев Николай Николаевич – художник круга Мир

Искусства. Так вместо математика стала художником.

- Клара Николаевна, 60-е годы воспринимаются, как знаковое время для всего общества и (конечно же) для искусства. Кто-то вспоминает тот период восторженно, кто-то со скепсисом, а каким его запомнили Вы? Если можно: Голицына и 60-е.

- Шестидесятниками называют художников, которым после периода запрета, наконец разрешили выставляться на Малой Грузинской. Там я выставлялась ежегодно с самого начала. До этого меня на выставки не пускали, как «формалиста». Конечно, ОТТЕПЕЛЬ отразилась и на моих работах, т.к. появилась возможность увидеть в подлинниках современное искусство Запада.

- С кем из собратьев по искусству у Вас сложились добрые отношения? Кто-то влиял на Вас?

- Дело в том, что с 1962 по 1982 годы я работала по 8 часов художником в Закрытом институте Челомея – делала плакаты для коллегий министерства на космические темы. Поэтому общаться со сверстниками с Малой Грузинской (Немухиным, Рабиным, Зверевым и др.) не было времени. Отношения дружбы сложились с более молодым поколением.

Влияние на меня в разное время оказали – ранний Нестеров, раннее итальянское и немецкое Возрождение, малые голландцы, Рембрандт.

Потом – ПИКАССО, Руо, Бекман, Генри Мур, Хартунг, Уорхол  и др.

- Вы пережили Великую Отечественную войну. Бессмысленно многословие. Как переживали то тяжелое время?

- В войну была в эвакуации в Набережных Челнах. Жила в интернате. Училась в 9-ом и 10-ом классах. Отец погиб в 1941 году под Ельней (был в ополчении). Голод семья испытала в Москве с 1943 по 1949 годы, вернувшись из эвакуации. Жарили картофельные очистки на сухой сковородке без масла, в институт ходила в рваных ботинках, на защиту диплома пришла в платье, которое одолжила однокурсница.

- Вопрос несколько невразумителен, но в какое время Вам работалось лучше всего? Какой из периодов кажется Вам самой наиболее плодотворным?

- Работается лучше всего сейчас, т.к. знания и опыт помогли обрести внутреннюю свободу. Кроме того, пока нет запрета на выставки.

- Обращаются ли к Вам молодые художники? Ваш богатейший опыт и мастерство не могут не притягивать начинающих. Есть ли у молодежи шанс в наше время проявить себя в искусстве? Следите ли Вы за художниками. Может быть отметите кого-то лично?

- Мне трудно совместить творчество с преподаванием (хотя могла бы дать многое). Просто нет на это сил. Могу иногда что-то посоветовать. Но сейчас по возрасту больше сижу дома и работаю.

- Над чем сегодня работает Клара Голицына?

- Над проявлением своей свободной воли в творчестве.

- Каким материалам Вы отдавали и отдаете предпочтение?

- Сейчас отдаю предпочтение лёгкой ткани (дешёвый материал) и акрилу (быстро сохнет).

- Клара Николаевна, позвольте поздравить Вас с великолепной выставкой. И в свою очередь, чтобы Вы пожелали и художникам и нехудожникам?

- СПАСИБО!  Желаю всем обрести внутреннюю свободу.

Алексей Шульгин
 

Если спросить, какой у тебя любимый шизофреник?  Я отвечу: пожалуй, Натта Конышева. К ней и ярлык «шизофреник» не очень клеится, но что у нее определенный сдвиг по фазе – бесспорно.

Чего стоит ее жилище-мастерская. Грандиозное, зловещее здание, с подпорками потолка, с коврами, закрывающими провалы в подвале, искрящаяся проводка, крысы, завалы картин больших и маленьких. И эта, вечно в кепке, что-то бормочущая, хихикающая, как кикимора.

Первый мой к ней визит.

- А ты красивый мужик. А от меня мужики разбегаются.

Что-то мы там еще говорим, я рассказываю, что хотел бы переехать жить в деревню.

- Ты что дурак, тебе нельзя.

Про свою дачу.

- А у нас домик на болоте, ничего не растет, все яблони сгнили..

Про свои начатые работы.

- Ничего у меня не выходит.

И все  дальше в том же духе.

Помню вторую встречу на выставке Зверева в «Новом Манеже» - «На пороге нового музея». Натта Ивановна проносится по залам.

- Ну как Вам?

- Понавешали х...ни…

И потом с хихиканьем разговаривает с Немухиным.  И рисует на бумажках все, что видит.

История 2012 года (как ко мне в гости приехала Конышева).

Я не знаю, как я могу в таких обоях жить, но как-то живу.  Была она напряжена, но говорила охотно обо всем. О книгах на столе:  «Зачем тебе это барахло? (альбомы Краснопевцев, Немухин, Кабаков...). Не люблю его – мертвый художник (о Краснопевцеве), (что-то ершистое про Немухина) -  хотя он ко мне хорошо относится.

А вот альбомы Юрия Васнецова листала с восторгом и уханьем.

Ей почему-то можно простить то, что остальным никогда. Может быть потому, что она сразу говорит, что думает? Одна правда, поток правды, не боясь обидеть, не соблюдая приличия.

- А ты вообще что-нибудь можешь? 

Это когда я признаюсь, что не могу без сигарет.

Предчувствия у Конышевой плохие. Боится, что выгонят из мастерской, а то и похуже.

Три часа беседы, усталость, горькое послевкусие.

- Ну давай, что ли я тебя нарисую. Только вот обои...  С чем бы связать? 

В итоге пепельница в виде спящей девушки как-то помогает Конышевой.

А обои? Дались ей эти обои! Но, впрочем, ей виднее.
 

Алексей Шульгин

- Всеволод, позвольте у Вас узнать: интересует ли Вас музыка, как музыканта – Вы продолжаете практиковаться? Если честно, то кроме единичных проектов Рок-Механика, Ваша песня в рамках Seva & The Molkenteens мало что приходит на ум. Или Вы продолжает «андеграундную» деятельность? Расскажите.

- Музыка меня не интересует. Но мне не вырваться  из этой сферы, и я, так или иначе, замечен в каких-то процессах, с нею сопряженных. Я отношусь к редкой категории музыкантов, которым не надо заниматься. То есть рок-музыка, на поприще которой мне случилось проявиться как раз и предполагает, что каждый играет в меру своего навыка и своих возможностей.

Ведь речь идет о простой песне. И если бы все сложилось удачнее, то я так бы и «дудел». Только от играния (игры) одних и тех же песен в течение сорока лет можно сойти с ума. Хотя, говорят, за это хорошо платят, и я мог бы «влачить» безбедное существование. 

«Рок-механика» это проект Саши Ляпина, в который он меня иногда приглашал. И который, судя по всему, иметь продолжения не будет, поскольку Саша иммигрировал в Америку. Но при всей любви к нему как другу и уважению к нему как блестящему гитаристу, я должен признать, что это не моя музыка, и в этом оркестре я чувствовал себя не очень комфортно.  

Иногда на меня тоже что-то «находит», я сам могу что-то изваять, как это было в случае с «Seva & the Molkenteens». Но такие вещи меня интересуют как сиюминутные. Ни приведи Господи отнестись к этому серьезно.

- Наблюдая за Вами, создается впечатление, что многие Ваши поступки были продиктованы личностной философией. Что представляет собой образ жизни Всеволода Гаккеля вчера, сегодня, может быть завтра?

- К сожалению, хоть я и стараюсь жить сегодняшним днем, он так или иначе завязан на вчерашний.

Мое прошлое все время тянет меня за хвост.

Говорить о каком-то будущем на седьмом десятке лет было бы слишком самонадеянно.

В возрасти тридцати лет я испытал сильное переживание, которое сделало меня другим, обновленным. И я ничего не мог поделать как таковым стать. Наверное, возможно восхождение и на следующую ступень. Я знаю, что это возможно, поскольку я переступил первую черту и знаю состояние перехода. Но через какое-то время ты начинаешь кувыркаться и вопрос не в том, чтобы вскарабкаться на следующую ступень, и даже не в том, чтобы удержаться на этой, а не скатиться бы на предыдущую или еще ниже. Вот тут мы и приходим к вере, которая позволяет нам подчинить себя закону, дисциплине и рассчитывать не только на свои силы, что является гордыней. Но это я забежал вперед.

- Много лет Вы посвятили игре в Группе. Мне сложно ее воспринимать без “нездешних” звуков виолончели. В этой части разговора мне интересно узнать, как формировалось то звучание “Аквариума”, все ли музыканты участвовали в процессе создания такого узнаваемого звучания группы?

- Наверное, я не скажу ничего нового, и каждый ответ будет содержать ответ и на другие вопросы.

Я не знаю, в чем заключалось мое участие в группе? Мы просто совпали и узнали друг друга. И пока это ощущение было реальным, достаточно было того, что мы вместе. Не имело никакого значения на каком инструменте я играю. Это ощущение цельности, целостности, общности и единства диктовало то, как тебе следует играть в той или иной песне, что и определило звучание группы. И, возвращаясь к первому вопросу, степень владения инструментом не имела значения. Опять-таки оказавшись в этой группе, на том этапе я был самым подготовленным музыкантом. Другое дело, что у меня долгое время даже не было своего инструмента.  Хотя приобретение его существенным образом ничего не изменило, а рок-н-ролльный образ жизни не предполагает домашних занятий. Совместный опыт и созвучие гораздо важнее.

- Сейчас, на мой взгляд, какой-то промежуточный период, очень трудно правильно сориентироваться в пространстве и времени. Всеволод, скажите существовал ли и существует ли русский рок? Или это надуманный термин. Но трудно отказаться от мысли, что Ленинградский Рок-клуб – рок-н-рольная Мекка, а 80-е «золотой век» русского рока?

- Я не люблю ярлыки — «золотой век», «золотой состав», «русский рок». Это был своего рода «пубертатный период». Мы были первым поколением и прежде чем начать ориентироваться, должны были приобрести опыт.  Все были увлеченными, романтичными, искренними и очень наивными. Как только это нужно было подчинить закону, по которому развивалась музыка на Западе, к чему все стремились, все разлетелось вдребезги. И был придуман этот совершенно искусственный, ничего не значащий постылый термин. Все это нагрузили сверхзадачей, которая и раздавила свое детище. Когда я вижу афиши сборных солянок, на которых мелькают одни те же имена героев «русского рока», у меня сводит скулы. Это такая же нелепая «вечная» конструкция как Брежнев-Кобзон-Пугачева-Ротару. 

И хотя группа «Аквариум» в своем изначальном акустическом звучании категорически этому не соответствовала, к моему великому сожалению, она попала в эту обойму.

- В продолжение. Есть ли сейчас команды (наши) способные «зажечь», сверкнуть как молния, вызвать кровокипение? Вы продолжаете следить за молодыми командами?

- Безусловно, есть, ведь творческий потенциал человечества не иссякаем. Другое дело, что прошла эпоха героев. И даже если они и появляются, то они оказываются в одинаковых условиях  с другими и при равных возможностях проявить свой талант. И совсем не обязательно достичь «всенародного признания» и выйти на стадионы. Как я уже говорил, хотя я могу жить без всего этого, я не могу ничего не делать. Так, год назад я примкнул к мировому сообществу балконьеров — Balcony TV (http://www.balconytv.com/). Это  «независимый» интернет портал, который позволяет осуществлять выступления на балконах и выкладывать их на ресурсе этого сообщества. 

Пожалуй, меня ничто так не захватывало со времен «TaMtAm'a», когда я соприкоснулся не столько с музыкой другого поколения, сколько с другим подходом, лишенным того «героического» пафоса. И дело не в том, какое число групп удержалось и нашло способ сделать этой свой работой, сколько был важен сам процесс. А результат всегда оказывается «не таким». Главное не ставить цель и не ждать результатов, а принимать все так как складывается, тогда ты не будешь разочарован.  

- Как Ваши дела с проектом «Китайский летчик»?

- «Летчик», ни в коем случае не был моим проектом?

Я не осуществлял свою идею. Реальным «летчиком» называют московский клуб «Китайский летчик Джао Да», идея которого принадлежит Леше Паперному. 

Петербургский клуб был создан владельцем обоих клубов Владимиром Джао, который, к сожалению, не уловил духа московского собрата, и из этой идеи ничего не вышло.

Я был приглашен туда в качестве арт-директора, как это теперь стали называть, но не мог ничего сделать для того, чтобы создать «правильную» среду. Поскольку генеральная линия заключалась в том, что музыка должна способствовать пищеварению, с чем я никак согласиться не смог и был вынужден оставить это поприще. С моим уходом ничего не изменилось и клуб «благополучно» почил в бозе. Однако за время работы в нем, я снова соприкоснулся с музыкантами «новой волны» 2000-х, что дало мне какое-то ощущение времени, и процессов происходящих сейчас.

- В свое время «Аквариум» как способ ухода...» совершенно перевернул мои представления на определенные вещи, в какой-то мере потряс, стер пыль с глаз. Кроме всего прочего, очевидно было, что у автора есть литературные способности. У Вас нет мысли написать что-то еще?

- Опубликовав свои воспоминания, я зарекся повторять этот опыт. Многие ждали от меня продолжения. По событийности эти годы едва ли не превосходят описанные. Но писать о себе оказалось очень опасным занятием. Я закончил книгу на том, что после долгих лет мытарств, я наконец обрел покой в семье. И как только я назвал эту ситуацию, удар пришелся именно в это место. Моя семья  разлетелась в дребезги, и я так и продолжаю нарезать новые круги. 

- Простите за грубый вопрос, но не могли бы Вы порассуждать на тему религии? Каков Ваш взгляд?

- Рассуждать об этом просто не имею права. Я хотел бы считать себя православным христианином. Я пытался подчинить себя правилу, дисциплине. Даже пошел немного дальше, постигая премудрости церковно славянского языка, пытался прислуживать в церкви, выполняя нехитрые обязанности пономаря и чтеца. Даже пытался звонить.  Если бы  я ступил на эту тропу раньше, то может быть смог бы стать неплохим священником. Но в какой-то момент я почувствовал, что в этом для меня есть что-то искусственное. И хотя я по-прежнему считаю себя христианином, я немного другой, и интуитивный путь мне ближе, и я должен идти по нему, хотя это та самая гордыня.

- Какие книги Вы читает (допустим за последний год), Ваше отношение с массовой культурой, политика не вмешивается в Вашу жизнь?

- Я так и балансирую между Феофаном Затворником и привычным рок-н-ролльным чтивом. Последняя прочитанная мною книга «Несвятые  святые» архимандрита Тихона (Шевкунова) и книга Суз (Сьюз) Ротоло  «A Freewheelin' Time», также книга Алика Кана о Курехине, и конечно же «Жизнь» Кита Ричардса. Между этим «Пляж» Алекса Гарленда.

- В нашей «потребительской» жизни все меньше места остается романтике как таковой, удается ли Вам не изменять идеалам? Как ни крути, но наш юношеский идеализм и максимализм, в конечном счете, и формирует все лучшее в нашей личности, потом только обрастаем хорошим или плохим?

- Как-то так случается, что затевая какие-то проекты, я мгновенно обрастаю единомышленниками, которые значительно моложе меня, что не позволяет  мне окончательно состариться. Так, запустив балконный проект, мне посчастливилось сформировать команду из романтичных юношей и девушек, которые в два, а то и три раза моложе меня, точнее она появилась сама собою. И делая общее дело, мы прекрасно проводим время, поскольку они знают, что я не пытаюсь перейти некую грань, которая могла бы нарушить этот баланс.

- Меняется ли Петербург, мне как коренному москвичу, интересно узнать метет ли у Вас поганая метла, меняется ли облик города и облик его жителя?

Этот город по-прежнему завораживает. К сожалению, я уже давно не живу в его ритме,  что в предыдущие эпохи было потребностью. И мне повезло, я всю жизнь живу в родительском доме в самом центре — десять минут пешком до Михайловского замка и Летнего сада. Практически каждый день бегаю трусцой в Таврическом саду, и в теплое время года, особенно в Белые ночи люблю ездить на велосипеде за город или на острова или просто кататься по ночному городу. «Поехать на острова» - это типичное петербургское выражение.

- Хотелось ли Вам навсегда покинуть Россию?

- Нет, у меня есть любимые города, в которых я люблю бывать. Как-то так получилось, что чаще всего мне приходилось бывать в Нью-Йорке, и я полюбил этот город. Наверное, потому, что мне не приходилось там бороться за существование и выживать.

Очень коротко был в Иерусалиме, и хотелось бы когда-нибудь туда вернуться, чтобы совершить паломничество по Святым местам. Надеюсь, когда подрастет моя дочь, мы сможем вместе туда отправиться.

Не был ни в одной «экзотической» стране. Нет, ни свободных средств, ни потребности. И любой экзотике я всегда предпочту побережье Финского залива и Карельский перешеек.

- Как не отбивайтесь – Вы легенда – чтобы Вам хотелось воплотить в жизнь? Какие проекты ждут своего часа?

- Какое-то время назад Леша Вишня, с которым нас связывает давняя дружба, стал склонять меня к тому, чтобы я записал так называемый сольный альбом. Из этого ничего не получилось, и сейчас я уже знаю, что не получится. В первую очередь, в этом нет никакого смысла. Но, мы сделали несколько зарисовок. Также, у него дома я записал демо своей «вулканической», которая впоследствии при содействии Сергея Дебижева,  Маркшейдеров и еще пары сотен соучастников, вылилась  в эпическую «Эйяфьялдайёкюдль». Но самое интересное было тогда, когда мы решили снабдить этот опус титрами, которые длятся без малого четыре минуты. И мы с Вишней решили подложить один из моих виолончельных эскизов. Я хотел потом переписать его «начисто», но руки так и не дошли.

Потом мы записали и выложили достаточно законченную «Карусель» с моей характерной виолончельной игрой и демо песни «Не пей мой Архыз!», в которой я играю только на гитарах. Эту песню можно было бы сделать с группой, но мне так понравился этот вариант, который был записан практически с одного дубля, что я решил более ничего с ним не делать.

И хотя, в отличие от «вулканической», в обеих этих песнях я сам на всем играю, свой сольный проект я так и именую «Seva & the Molkenteens». Молькентин — это девичья фамилия моей матери, и после ухода из прославленного коллектива я вообще хотел сменить  отцовскую фамилию на материнскую, чтобы стереть матрицу. Но, так и не хватило духу.

Мой дед Всеволод Рудольфович Молькентин был белым офицером и по классическому сценарию, отступая с Белой армией через Крым и Константинополь, оказался во Франции. О себе он смог дать знать только после смерти Сталина, но так уже и не смог воссоединиться со своей семьей. В 1958 году моя мать получила похоронное свидетельство, которое гласило, что Vsevolod de Molkentine похоронен на кладбище Пантен в Париже. Это стало нашей семейной реликвией, и в моем подсознании зафиксировалось как формула. И на старости лет свой сольный проект я решил назвать, используя эту формулу, из чего в итоге получилось «Seva & the Molkenteens».

 - С кем из людей старого круга Вы общаетесь?

- Чаще всего видимся с Файнштейном.

Иногда вижу Рюшу и Петю Трощенкова.

И конечно же, до отъезда общались с Сашкой Ляпиным. Каждый раз когда приезжает Титович, мы традиционно ездим за грибами. Каждый год с теми, кому это дорого, мы ездим на могилу Майка Науменко. Служим панихиду на могилах Дюши, Курёхина и Щуракова. К сожалению, давно не был на могиле Саши Куссуля. Года два назад мы с Рюшей еле ее разыскали. Как-то все не случается поехать на могилу Саши Кондрашкина. 

Прошедшая зима унесла жизни еще трех музыкантов, в разные годы игравших в этой группе. Это Майкл Кордюков, Женя Губерман и Вова Болучевский. Года два назад узнал о том, что уже нет в живых моего друга Коли Маркова, который очень коротко играл на скрипке на раннем этапе.

Как это ни печально осознавать, но в живых уже нет десяти человек, которые так или иначе ассоциируются с «Аквариумом». Хотя что же такое «Аквариум», я уже давно перестал понимать.

- Часто ли Вы приезжаете в Москву, очень хотелось бы послушать живое выступление Всеволода Гаккеля?

Боюсь, вы будете разочарованы. Я по несколько лет не беру в руки инструмент. От человека, убеленного сединами, ждут класса, некой матёрости, я же так и играю школьным звуком. Одно время мы часто играли в Москве с «Оптимистикой». Это небольшой оркестр, собранный Женей Федоровым для реализации тех песен, которые не в характере «Tequilajazzz» или «Zorge».  В разные годы он включал в себя музыкантов групп «Markscheider Kunst», «Spitfire»/«Ленинград», «Сплин», ну и меня в качестве довеска. Когда же этим летом оркестр собрался в измененном составе для выступления на фестивале «Дикая мята» под Москвой, я счел разумным не поехать. Все музыканты оркестра профи, постоянно играя в своих основных группах, год от года они матереют, я же после паузы в пять лет, выпал в полный осадок. 

Иногда я вовлекаюсь в разовые проекты. Самым интригующим было сотрудничество с француженкой Летицией Садье (Laetitia Sadier) из британской группы «Stereolab». Мы с ней играли в «Джао Да» и на фестивале «Сотворение мира» в Казани, на котором я работаю stage менеджером. Это были экспромты. К обоим выступлениями мы репетировали по два часа накануне. В Казани и вовсе в номере отеля. Нам понравилось играть вместе, но, к сожалению, у нас не было возможности развить это до постоянно действующего дуэта — она живет в Лондоне. Хотя время от времени она мне посылает свои новые песни, в которых я мог бы сыграть. Такжe, иногда на концертах я играю несколько песен с Сашей Ветровым, группой «Old Horned Sheep», «The Frozen Orchestra» и Наташей Артёмовой. Я более никогда не смогу участвовать в группе и связать себя какими-то обязательствами. К тому же, в моем возрасте это было просто глупо.

- Изменилась ли Ваша довольно жесткая точка зрения на «Аквариум»?

- Я не вижу в этом жесткости. Она единственно правильная, это констатация факта, которому я постоянно нахожу подтверждение. То, что мы вкладываем в понятие «группа» - это группа людей, со своими лицами, характером, талантом и пр. У группы может быть только один состав. На раннем этапе возможны вариации, пока наконец группа не сформируется. И когда он сформировалась, это уже нельзя трогать. Каждый музыкант привносит частицу себя и это дает некую сумму. Участники группы приобретают совместный опыт, и так формируется стиль группы, ее почерк, аутентичное звучание, что отличает ее от других групп.

Мне довелось играть в этой группе без малого 15 лет и пройти все фазы ее становления. Дюша и Файнштейн играли и того более по 18-20 лет. 

Когда же я слышу записи современного оркестра, который так именуется, в котором сменяя друг друга, играют блестящие музыканты, кроме голоса нашего любимого друга, я не слышу ничего, что вызывало бы у меня правильные ощущения того, с чем у меня ассоциируется «Аквариум». 

И, как показывает практика, то что мы наблюдаем сейчас, носит такой же временный, «промежуточный» характер — грядет новый «Аквариум» с еще более искусными и талантливыми музыкантами.

- Всеволод, оставьте пожелание нашим читателям...

- Дорожите друзьями!
 

Записал Алексей Шульгин. Фото Ева Кулигина.

Интервью с художником Андреем Колкутиным. Тот случай, когда вопросам необязательно "вязаться" с ответами. Художник рассказал, и достаточно. Что-то есть между строк. Это важнее установленных правил. Мне дар Андрея Колкутина близок.

- Андрей, начнем вот с чего, когда пришло понимание, что Вы хотите заниматься творчеством, именно таким, именно так? Какой путь пришлось пройти, прежде, чем найден был вот этот Ваш узнаваемый стиль?
- Легко ли складывалась жизнь художника? Как Вы жили, из какой семьи?
- Андрей, в Ваших произведений что-то от авангардистов, еще больше от русской иконы, в тоже время современное, Ваше, сиюминутное. Как удается совместить настоящее и вечное?
- Были у Вас учителя, о ком можно сказать: они мне помогли, объяснили….
- Как Вам кажется, для художника независимость и коммерция связанные между собой вещи?
- Андрей, как удается в творчестве не сдавать позиции гуманного искусства? Как Вы сохраняете в себе эту светлую сторону человеческого сознания и мировосприятия?
- Над чем Вы трудитесь сейчас? Планируются ли в ближайшее время ваши выступления на выставках?

Сейчас буду отвечать на ваши вопросы. Я сотрудничаю уже 15 лет с галереей в Дании, которая меня кормит. 1 июля там открылась персональная выставка без моего присутствия. Теперь на счёт стиля. Я был в постоянных поисках будучи студентом в Академии художеств имени И.Е.Репина в Питере. Мой учитель Е. Е. Моисеенко, ученик великого Осмёркина, который был в группе постсезанизма "Бубновый валет". Эта самая левая группа. Мастерская . Переболел импрессионизмом, кубизмом и т.д. Потом пришёл к русскому лубку, Шагал, Малевич, икона. В итоге получился хороший сплав. Где-то через пять лет после института, как слепой котёнок нащупал тропиночку в искусстве. В отличие от других моих друзей, которые уехали на запад и стали прозападными художниками, я посчитал свои корни, и миссия - проповедовать свою культуру.

Жизнь складывалась нелегко, пока я не поехал в 1987 году в Москву. Есть творческая дача "Сенеж! Где меня открыли. Потом 1-я Международная премия в Болгарии, Китай, Германия, Фанция и т . д. Союз художников в Москве на бульваре Гоголевском меня носил на руках. Был такой главный известный искусствовед Александр Ильич Морозов, который сказал, что я являюсь открытием для Всесоюзной выставки. Он мне сделал мощный имидж. Теперь о семье. Родился я в Приморском крае под городом Владивостоком. Отец у меня из Курска, раскулачили, отняли землю и выслали, где я и родился. Отец был стрелочником, мама фельдшер. Как соединить настоящее и вечное. Это - от Бога - интуиция.
На счёт независимости. Первое - откровение! Второе - деньги. Когда существует гармония, это счастье для художника! Моя светлая сторона - это воспитание моей бабушки. Сейчас вплотную занимаюсь деревом! Получаю мощный позитив и как А. Пушкин говорил! "ай, да Пушкин, сукин сын».... ещё написал гениальный стишок!
Сохранена авторская орфография.

PS

В дело вмешивается  расстояние, мы живем далеко друг от друга. Но надежда есть, мы однажды встретимся. Очень хочется услышать и понять голос, поговорить, интересно сделать портрет Андрея Колкутина. Всему свое время. А Андрей прислал изображения своих удивительных работ.

Алексей Шульгин

В октябре мы встретились с Анатолием Брусиловским, отсняли видео, которое Вы скоро увидите. Маэстро благосклонно встретил и побеседовал с нами. Вашему  вниманию также фотографии, сделанные в 2014 году и в октябре 2016-го. Нам кажется, Брусиловский помолодел.

      Мне посчастливилось познакомиться с этим человеком: он художник в самых разнообразных жанрах, актер, режиссер, дизайнер, ювелир, фотограф, писатель... и прочее, прочее. А еще - как никто – дирижер, умудряющийся, чтобы дела его жизни сливались в единый многоголосый хор без фальши.

Присутствовало на первых порах опасение, что Брусиловский, как многие знаменитости, подавит собой. А он ворвался в жизнь и стал ее неотъемлемой частью. Это большое искусство. Радушно пригласил и принял в своей знаменитой Студии в Замоскворечье (самом сердце Москвы).

Ниже приводятся, собранные воедино и почищенные очерки, данные в хорологии встреч. Они несовершенны (если учитывать, что маэстро дал сотни интервью по всему миру), но есть в них драгоценные крупицы сохраненной, зафиксированной, но - живой жизни.

Социальный сети! Как вы сегодня помогаете, стирая границы, позволяя узнать новое, вспомнить старое, в ранге «друга» начать общение с самыми разными людьми.

Комментарий за комментарием, письмо за письмом – налаживалась связь с Анатолем Брусиловским.

Кто не в курсе, вот что пишет о нем Википедия:

Родился 4 июня в Одессе. Член творческих союзов Художников, Журналистов и Фотографов России.

Долгое время работал иллюстратором книг и таких журналов как «Знание — сила», «Огонёк» и пр.

Работал в кино, в том числе над первым в мире полиэкранным фильмом «Наш Марш» (1970) и многими другими как художник-постановщик.

Ввёл в русский художественный обиход понятие «коллаж» (впервые использованный в газете «Неделя» в 1962 г.). Первый сеанс боди-арта, проведённый в студии художника в Москве, был документирован итальянским журналом «Espresso» в декабре 1969 г.

Известный мастер фотографии, запечатлевший уникальную галерею портретов деятелей русского нонконформизма — см. альбом «Пантеон Русского Андеграунда», фото и тексты художника, издание Русского Музея в СПБ, Музей Людвига и Галереи Гмуржинска 2004 г.

Принимал участие в подпольном сборнике «Метрополь» cерией рисунков "Путы".

Автор ряда книг, в том числе: «Время художников», «Студия», «Искусство жить», «Путы», "Душа Вещей", альбома "Пантеон Русского андеграунда" издания "Русского Музея" 2005г. и издания Российской Академии Художеств и Музея Современного искусства в Москве.

Автор коллекции уникальных ювелирных арт-объектов, впервые выставленных в 2006 году в Санкт- Морице в галерее Гмуржинска (Galerie Gmurzynska, Swiss).

Автор оформления и предисловия к книге пьес авангардного драматурга Михаила Волохова «Игра в жмурики».

Живёт и работает в Кёльне и Москве, имеет российское и немецкое гражданство.

 Это если короткой строкой обозначить какие-то факты из его биографии.

А мне очень долго хотелось задать Анатолю несколько вопросов. И задавал. Он писал ответы, иногда хлесткие – как удар, нелицеприятные. Например об искусстве:

Ситуация в русском искусстве критическая. Наглые и пошлые бездарности заглушают всё... Шестидесятники для них - злейшие враги - потому что талантливы, самобытны и достигли мирового уровня признания. Им такие воспоминания ни к чему. Завидуют и ненавидят. Всякие альберты и прочие "кабачки"... Увы!

Или, прочитав его «Студию», спрашивал его о других книгах и неизданном:

Осталось очень многое. Исторически важного и ценного.

Да и написано много. Но – негде издавать – издатели гонятся лишь за прибылью и издают всякую дрянь донцовых и марининых… Интеллектуальная литература нынче не в моде… Издатели требуют многие тыщи долларов, а распространять не желают. Или не могут.

В портфеле у меня – куча готовых текстов, книг, воспоминаний и персоналий.

И уже изданные книги – лежат у меня дома. Целыми тиражами. Магазины перестали принимать от авторов… Запрещено…

Вот такие дела.

Переписка продолжалась. Я обратился к нему с предложением сделать интервью (оговорившись – если Вам интересно). Он ответил:

Из чего вы взяли, что мне неинтересно?

Я за жизнь дал сотни интервью, снялся в фильмах и написал сам.

Просто, я всегда серьёзно подхожу к высказанному и к воспринявшему.

Поскольку мы не знакомы, я хотел понять – кому и зачем.

Ныне Гробман дал вам хорошую оценку, а я ему верю.

Так, что если соберётесь, то сделаем.

И  мы начали, вернее – Анатоль Брусиловский любезно отвечал, а я так и ограничился перечнем вопросов, за которые выходил лишь изредка.

И вот, позвольте Вашему вниманию представить первую часть беседы с Брусиловским. Пусть оно будет нестандартным:  хотя первый вопрос – традиционный, газетный, честь по чести...

Cпасибо, вопросы получил, они мне нравятся, всё по делу и ничего лишнего.

Буду отвечать частями. Хорошо продумывая, что говорю. Я не люблю ни «высокоумную» болтовню, где туману романтического подпускают, ни легковесный поверхностный трёп о том, о сём.

Ну, с лёгким сердцем, в дни Светлого Праздника Пасхи, помолясь, и осенив себя крестным знамением – начинаю!

– Детство у меня было совершенно счастливое и запомнилось очень хорошо. Помню я его день за днём и очень лелею эти воспоминания! Родился я, пожалуй, в самом красочном и своеобразном городе Российской империи – в Одессе.

«Есть город, который я вижу во сне, о, если б вы знали, как дорог, у Чёрного моря приснившийся мне, в цветущих акациях город…».

Это стихи моего дяди, поэта Семёна Кирсанова, начавшего жизнь в том же самом доме, на котором сейчас мемориальная доска поэта, я и родился. Отец мой был русским писателем,  и я смолоду был окружен литературными страстями, искусством и историей. Матушка моя происходила из богатой буржуазной семьи, хорошо знала языки, была типичной интеллектуалкой того времени – начитанность, политические пристрастия – самые левые, но, не дай Бог, не большевицкие! Народоволка! В доме была прекрасная библиотека, город был похож на Париж, Стамбул и Афины, море искрилось, друзья родителей – Багрицкий, Бабель, Катаев – да вся одесская цветущая проза и поэзия!

В семье я был единственным ребёнком, меня очень «развивали», занимались со мной, читали лучшие книги и настольной была роскошно изданная, с прекрасными цветными иллюстрациями – Библия – на английском языке! Летом меня с группой детей водила по Городскому саду бонна-француженка и мы болтали на языке. Зимой водили в кружок рисования в доме бывш. графа Толстого – сказочно красивый дворец, чудом сохранённый при большевиках. В жаркие дни семья жила на Большом Фонтане в Доме творчества писателей. На берегу моря, среди всезнающих писателей и их детей, на уютнейшей даче бывш. Ковалевского, с прекрасной кухней и заботливой обслугой – там и встретили войну. Люди были наивные, горюшка не знавшие, ничего не понявшие – и вдруг – война!

(*Всё это, но гораздо обширнее и подробнее, можно прочесть в моей книге «Студия» в повести «Папа, каким я его помню»)

Ну, вот, почин сделан!

Anatol Brusilovsky

Раз и навсегда хотелось бы развенчать миф о самовлюбленности Брусиловского. Самовлюбленны так или иначе все. И он самовлюблен: он жизнелюб, женщинолюб, прекраснолюб, человеколюб, еще много-многолюб. Просто у него в отличие от многих нынешних граждан развито чувство собственного достоинства, проще говоря – он себе знает цену. И это заслужил. И сам выбирает себе собеседников: не важно из высокопоставленных особ или из простых любителей жизни и искусства.

Да, у неподготовленного к общению с Брусиловским может возникнуть ощущение, что он нарцисс – такой водопад острот, историй, анекдотов, актерского представления и  живой истории обрушит маэстро при встрече, что держись. Но разве это самовлюбленность?  Не одаривает ли вас Анатоль?

Его Студия-салон скрещение многих прямых-судеб, Кто только не перебывал в знаменитой Студии около метро Новокузнецкая. Об этом сотни раз писали журналисты со всего мира. Все, так называемые, художники-нонконформисты перебывали там– и Зверев, и Ситников, и Плавинский, и Немухин, и Мастеркова, и Рухин, и .... весь легион. А дипломаты, а актеры, а музыканты, а режиссеры?!

И при этом – какая самовлюбленность – он один взял в руки фотоаппарат и сделал ГАЛЕРЕЮ подпольных художников и литераторов, уникальное собрание, сотни портретов героев тех дней. Где ты издатель? Черно-белая летопись лежит в чемодане, а нынешние равнодушные и нелюбопытные... Что уж!

Я влюблен в эту речь, этот тембр. Читаю его ежедневные записки и я могу побывать в недоступных мне экзотических краях. А уж южный юморок!

“Пекинские прогулки всегда приводят в Запретный город, Гугун. Ну и вокруг его - сады, каналы, павильоны сложного назначения, склонившиеся ивы и ощущение вечной ранней-ранней весны человечества. Местная публика благожелательная, но до улыбчивого Бангкока и ласково-предупредительного Бали - далеко...

Ханьцы (а это ядро народа) привыкли за пять тысяч лет считать себя великими и неповторимыми. За это время можно привыкнуть к такой мысли. А все народы вокруг - включая нас с вами и тех, что за океаном - считать варварами, белыми дьяволами, уродцами, со смешной бородой и басовитым голосом. До сих пор подбегают пощупать - настоящий ли варвар!  Хохочут, тыкая пальцами, трогают бороду... Дети -откровенно презрительно, пренебрежительно. Всё не-китайское - смешно и глупо!

Зато мне - одни восторги! Любуюсь...»

Или такой комментарий к фотографии.

«Сорок лет назад!

Абсолютное счастье.

За окном безобидный глупый совок. Но он не страшен свободному человеку!

Свобода достигается полным погружением в творчество, в созидание! Вокруг много занятных людей, не обременённых сложными обстоятельствами жизни. Многие нигде не работают, живут общением, идеями, весёлыми кутежами в мастерских, жить легко, весело. Никто не замахивается на несбыточные иллюзии. Жизнь проста и занятна...

Интерес к искусству огромный, художники - герои дня, вон Хрущ как их облаял! Большевизм - у издыхания, никто не верит в их дурацкие идеи, все посмеиваются - и живут без забот...»

В “Немухинских монологах” вспоминает художник Владимир Немухин своеобразную позицию Брусиловского: 

«Ах, контора, контора, «кагебуля», она изо всех сил старалась внести свою посильную лепту в рекламирование русского авангарда!  Никто ее особенно не боялся».

Я ему верю, он (Брусиловский) живет творчеством, любит и умеет ценить живую жизнь. И умеет радоваться – за себя и других.

 Почему о нем так скупо, а порой и ничего, - пишут в книгах о нон-конформистах? Почему современники только в беседах, когда разговоришь их, рассказывают о феномене Брусиловского?  Может это зависть, неизжитая обида (из области – ему все, а мне...)?

Красивый и успешный мужик, который поставил Москву на уши, который работал в разных техниках и везде снискал признание. Почему к чужому успеху мы так болезненно относимся? Плебейство. Как не крути, ПЛЕБЕЙСТВО.

Сейчас он патриарх – живет «по всему миру», делает, что хочет, говорит – что считает нужным. Он заслужил.

 Его можно любить, можно ненавидеть. Это личный выбор каждого, но прежде чем сделать выбор – попробуйте понять и оценить этого необыкновенно целостного человека. Я, например, не могу понять, кого в нем больше люблю: личность-человека или личность-художника.

У интересного человека интересен даже быт. Мы говорили о его студии – судите сами:

 «25 лет назад в Америке вышла книга под названием "Лучшие дома России". Там были дворцы, Царское село, Павловск, дома-музеи Пушкина, Чехова, Горького, Ленина... Также там была статья обо мне, моей Студии и моих коллекциях с многочисленными иллюстрациями. Книга пользовалась огромным успехом, была переведена на многие языки, в том числе и на немецкий. Представляю вашему вниманию».

То что он интересен публике – масса людей на выставке «Кабинетная скульптура», где он поучаствовал, работая в тандеме со скульптором Мильченко.  Народ шел, значит «не заросла» народная тропа.

Хочу приоткрыть вам тайну. Этот очерк написан – как запевка перед уникальной публикацией видео-проекта, связанного с Анатолием Брусиловским. Мы в работе.

Алексей Шульгин.

- Не кажется ли Вам, что произведение искусства несет в себе большой энергетический заряд? Как Вы - собиратель отбираете картины в свою коллекцию? Легко ли живется с некоторыми из них в одних стенах?
- Я привык к большому количеству картин в доме, кроме того, экспозиция все время немного меняется. Вообще-то это интересный вопрос. Леонид Талочкин когда-то мне жаловался, что тяжело жить в окружении картин. Это, между прочим, было для него одним из импульсов к тому, чтобы передать коллекцию в музей. Слава Калинин рассказывал, что директор Института, в котором я работаю, знаменитый кардиохирург Владимир Иванович Бураковский, повидавший много на своем веку, и тоже коллекционер, говорил, что на него наводит ужас одна из работ Бориса Свешникова. Есть, конечно, такие произведения искусства, которые оказывают сильное, даже угнетающее воздействие. Но в этом и заключается сила искусства, оно (я имею в виду настоящее искусство) – не для украшения стен и не для создания веселого настроения. В таком случае это просто картинки, можно сказать в современных терминах – «гламур». Искусство всегда напоминание о грустном, оно - раздумья над проблемами жизни и смерти, то есть, занимается проблемами метафизики. Конечно, настоящая вещь должна быть блестяще исполнена, и в колористическом плане, и в смысле формы, но если в ней отсутствует вот это самое содержание, то тогда мы имеем декоративную поделку. Ну, возьмите литературу, любой великий роман, Пруста, например. Блестящая форма, невероятной красоты (не люблю это слово) стиль, слог, но ведь это роман о смерти. Но, конечно, и о преодолении смерти, преодолении в символическом виде, о ценности жизни, и о становлении человека в жизни. Рассказы Чехова возьмите, Толстого – «Черный монах», «Палата № 6», «Крейцерова соната». А чем произведение изобразительного искусства принципиально отличается от литературного произведения? Но многие почему-то требуют от изобразительного искусства некой «красоты». Красота как раз и заключается в том мастерстве, с которым художник показывает жизнь, обреченную на умирание (это ведь так по определению, по сути). Любой пейзаж, натюрморт, если он не содержит напоминания о мимолетности, хрупкости и потому невероятной ценности жизни (вспомните голландские натюрморты «vanitas» или пейзажи Рейсдаля, Гоббемы) – топологическая зарисовка или рыночная вывеска. То, что Вы обозначили как «энергетический заряд», для меня в этом и заключается. По этому признаку я и отбираю произведения в коллекцию. Если человек решил собирать настоящее искусство, он должен знать, что будет жить в окружении этих «напоминаний о смерти». Как выразилась молодой искусствовед Елена Садыкова, «Настоящее искусство поражает подобно иглам дикобраза», а иглы дикобраза, между прочим, используют в магических обрядах, ими обычно протыкают куклы Вуду, чтобы причинить кому-нибудь боль. В искусстве тоже много магии.

- Не могли бы Вы рассказать о своих пристрастиях в искусстве, разделя ответ на две части: мне нравились тогда, мне нравятся сейчас?
-В ответе на предыдущий вопрос я уже кое-что сказал по этому поводу. Могу еще добавить: с моей точки зрения, настоящее искусство – это всегда кровь художника, выплеснутая на поверхность холста, бумаги, в пространство инсталляции, в развитие перформанса. То есть, в каком-то смысле искусство всегда – акционизм. Это может быть реальный акционизм с кровью (так называемый «Венский акционизм» и ему подобные акции) или символическая «кровь», что порой оказывается значительно мощнее по воздействию. Скажем, от одного из поздних автопортретов Рембрандта я испытал гораздо более сильное ощущение трагедии, чем от документации венских перформансов 60-х годов. Что же касается конкретных пристрастий, то они у меня существуют в очень широком спектре. Эволюция моих вкусов, конечно, существовала и продолжается, но это не означает, что я что-то любил, потом разлюбил, просто по мере узнавания я присоединял к своему «списку» новые для меня художественные явления. Конечно, некоторые художники слегка поблекли в моих глазах, но вообще-то я принимаю и люблю все, что соответствует моим критериям «напоминания о смерти» и «выплеска крови». Вот поэтому, пожалуй, постмодернизм как современный «тренд» (простите за это ужасное слово) мне не очень близок, слишком много «стеба» (тоже отвратительное слово, но приходится говорить в соответствующих терминах). Хотя в постмодернистской парадигме тоже создаются изредка замечательные произведения (замечательные произведения вообще – редкость), а философия постструктурализма, из которой, собственно говоря, и вырос постмодернизм, мне чрезвычайно интересна. Так что, повторю, спектр моих пристрастий чрезвычайно широк: от этрусков, древнеегипетского искусства до постмодернизма. И я бы не стал разделять: что нравилось раньше, а что сейчас. Но в коллекционировании я, естественно, мог сконцентрироваться лишь на русском искусстве второй половины ХХ века и современном.

- Что как собиратель Вы открыли в последнее время?
- «Открытие» - слишком звучное слово для характеристики моих скромных изысканий. Я занимался поиском неизвестных имен художников эпохи шестидесятых-семидесятых годов, главным образом, работавших в «нонконформистском» ключе, то есть, не в «каноне» соцреализма. На «карте», если так можно выразиться, этого искусства еще немало «белых пятен». За последние десять лет я открыл для себя и попытался показать тем, кто интересуется искусством, целый ряд имен. К сожалению, многие из этих художников уже умерли. Недавно в Московской галерее «А-3» я показал выставку работ из моей коллекции со «страшным» названием «Эксгумация». Дело в том, что там были работы только тех художников, которые умерли, да еще, к тому же, все они почти или полностью забыты. Я как бы извлекаю их «из земли» (буквальное значение слова «эксгумация»). И вот что интересно: представленные работы были совершенно разного художественного уровня (хотя нет четких критериев этого понятия, тем более, в современном искусстве), но оказалось, что все они «чисты» в том смысле, что нет никакой «декоративности», «позы», «желания понравиться». И эти вещи соответствовали вышеприведенным двум критериям. Там были работы почти совершенно никому не известных Валерия Озерова, Марка Абрамовича, Георгия Лозбекова, была вещь Дмитрия Авалиани, поэтическое творчество которого отчасти известно узкому кругу специалистов, но он создавал и удивительные образцы «визуальной поэзии», так называемые «листовертни», и один из них я показал на выставке. Были картины других поэтов: Губанова, Ковенацкого, в творчестве которых изобразительное искусство занимало значительное место, но об этом мало кто помнит. Среди живых художников тоже есть некоторые «открытия» (вот, я повторил Ваш термин), например, Наталия Пархоменко, которая в течение многих лет писала замечательные работы в тайне, а в результате там возникает целый мир, совершенно особый взгляд на жизнь, на структуру мироздания, если угодно. 

- Не бывает ли у Вас чувства похожего на разочаровательную ненависть по отношению к искусству? (будь то минутная слабость или...)
- Все в жизни бывает, но, скорее, разочарование не по отношению к искусству, нет, бывает разочарование своей деятельностью в области искусства. Тридцать лет почти я этим занимаюсь, и порой мне кажется, что так ничего и не понял. То есть, сформулировать какие-то критерии оказалось невозможно. Не так давно мне стало ясно, что это принципиальная невозможность. Не в том даже значении, что «мысль изреченная есть ложь», и не в том, что «мы истину похожую на ложь, должны хранить сомкнутыми устами», хотя это и очень важно, – лучше не касаться искусства словами (хотя здесь я уже много чего наговорил, просто какой-то парадокс Лао-Цзы по Бо-цзюй-и). Если бы имелась такая возможность – дать четкие вербальные критерии качества художественного произведения, искусство перестало бы существовать. В таком случае любой художник, пользуясь этими критериями, мог бы создать замечательное произведение, а любой коллекционер – собрать прекрасную коллекцию. Но это невозможно, загадка остается, и, как я говорю, я сегодня нахожусь примерно в той же точке, с которой начал свое «погружение» в искусство. Но какие-то туманные смыслы все же слегка приоткрылись.

- Нет ли в Вашем собрании работ, которые могли бы составить выставочный цикл, условно названный "Русская деревня"? Как Вы относитесь к традиционной деревне вообще?
- Нет, «Русская деревня» в искусстве - это не мое. Я не собирал этнографическую коллекцию. Русская деревня, грузинская деревня, французская деревня… . «Деревня» - это тема, скорее даже не этнографическая, а социальная, но и лирическая, конечно, тоже. Вот «Деревенское кладбище» - такая работа у меня есть. Деревню, в том числе, русскую, я очень люблю, к сожалению, бываю редко.

- Ваша недавняя выставка "Эксгумация" пользовалась успехом; расскажите как возникла идея ее провести и что Вы хотели донести посредством этой выставки?
- Возвращаюсь к «Эксгумации». Идея не моя – это «словечко» к моим изысканиям работ полузабытых умерших художников применил Борис Жутовский лет десять назад. Мне оно тогда показалось очень точным, но только сейчас удалось организовать выставку с таким названием. А донести я хотел вот что: задача искусствоведа, художественного критика и особенно коллекционера – не «ранжировать» художников по значимости, а воспринимать, освещать и показывать художественный процесс определенной эпохи во всей его полноте. Контекст чрезвычайно важен, и мы должны стараться сохранить, актуализировать максимально возможное число художников. Если человек жил и творил, мучился, что-то открывал для себя, страдал, продукт его творчества не должен быть забыт, утерян. Вот в этом цель «эксгумации». Можно было бы назвать с пафосом: «воскрешение», «реанимация», но такой пафос мне чужд. «Эксгумация» звучит несколько провокационно, но провокация всегда должна быть в искусстве, это тоже, кстати, важный критерий, который можно уловить в творчестве каждого большого художника (дело заключается в мере, пропорции подобной «провокационности»), а по сути дела это название очень верно, как мне кажется, определяет смысл проекта. Ну а тянулось все так долго – от идеи до реализации проекта – потому, что я искал одну работу, которая должна была быть «центральной» на этой выставке. Это была уже даже не эксгумация, а некое археологическое изыскание, хотя оно нередко тоже, по сути дела, эксгумация – раскопки курганов и прочее. 12 лет назад я узнал о существовании картины Гаяны Каждан «Золотой фараон». Ничего, кроме этого названия, мне не было известно, но почему-то я решил, что должен разыскать эту вещь, написанную незадолго до трагической смерти художницы и сразу после ее самоубийства попавшую к дальней родственнице. Поиски родственницы отчасти носили даже характер детектива, поскольку я задействовал милицию, но они оказались безрезультатными. И вот два года назад совершенно случайно, при странном стечении обстоятельств, работа «всплыла», причем оказалось, что она находится в семье моей очень давней знакомой. Ровно 40 лет (работа создана в 1972 г.) ее практически никто не видел, и теперь она оказалась на выставке, объединив вокруг себя вещи других умерших, полузабытых художников.

- Удалось ли напечатать "алшибаевский альбом" с работами из Вашего собрания?
- Вот «альбом» мне очень не хочется делать, не хочу создавать очередное «подарочное издание». Но книгу я обязан сделать. Я все время думаю над некой иной формой, возможно даже без или с минимальным количеством «красивых» цветных иллюстраций, больше черно-белого, больше «воздуха» - пустых пространств на страницах. Чтобы макет был необычный, но главное – содержание: концепция моего личного (возможно, ошибочного) отношения к искусству и история формирования коллекции. Очень важен еще один момент – биографии художников, факты, литература, «аппарат». То есть, это должно быть научное издание и, в то же время, оно должно быть субъективным в самом лучшем значении этого слова, то есть, личным, авторским, так сказать. Я вот что думаю: к почти каждой своей выставке я выпускал маленький каталог. Их уже десятка два, и поскольку выставки были, в основном, концептуальные, с моими небольшими текстами, то на их основе можно попытаться выстроить что-то вроде монографии, но все равно работы очень много. Вот Саша Кроник сделал замечательную книгу о своей коллекции, но это заняло несколько лет упорного труда, он привлек замечательных искусствоведов и т.д. Я с таким трудом не справлюсь

.
- Продолжается ли Ваша творческая жизнь, беретесь ли Вы за карандаш и кисть?
- Моя творческая жизнь проходит в операционной. Когда я говорю о «хирургии как искусстве» - это не метафора, я вкладываю в это понятие совершенно реальный смысл. Только это искусство не для зрителей (для очень ограниченного круга зрителей) и не для вечности, хотя, если хирург придумал новую операцию, то, возможно, и для вечности. Ну, вечного ничего нет на этом свете. Все картины когда-нибудь тоже погибнут. Как известно, «цель творчества – самоотдача, а не шумиха, не успех…». Так что ежедневно я берусь за скальпель, ножницы, иглодержатель, а что касается карандаша, то тоже берусь – в течение многих лет я рисую схемы выполненных операций. Я их несколько раз выставлял как графику, содержащую смысл и структуру. Иногда рисую для себя какой-то интерьер или пейзаж, люблю иногда нарисовать обнаженную фигуру – с натуры или по воображению. Я к этим рисункам не отношусь серьезно, не потому, что это не «академические» или «классические» рисунки, просто настоящий художник рисует непрерывно, а я иногда, по вдохновению. Многие люди рисуют, и такое любительское рисование, «домашнее рисование» иногда оказывается очень интересным. Все зависит от личности рисующего, но в действительности (это уже постмодернизм) неважно, кто нарисовал. Кто-то нарисовал.
 

- Кто из художников оказал на Вас влияние? С кем Вы дружите?
- Влияние в каком смысле? На мое коллекционирование очень большое влияние оказал Владимир Немухин, серьезную роль в моей жизни сыграли беседы и общение с такими художниками как Юрий Злотников, Франциско Инфанте, Белла Левикова… . Да на самом деле очень много художников на меня влияли, давали мне очень ценную информацию для размышления, всех не перечислить, много имен, могу кого-нибудь забыть, обидеть. Вообще самое, пожалуй, ценное, что было на этом пути – именно общение с художниками. Хотя все они непростые люди, особенно выдающиеся художники. 

- Нет ли у Вас известного раздвоения: Вы виртуозный хирург и собиратель - как это уживается?
- Я не «виртуозный» хирург. «Виртуозность» в хирургии – сомнительное понятие, так же как виртуозность в живописи. Может быть, в музыкальном исполнительском искусстве этот термин как-то оправдан. Хотя мне приходилось слушать настоящих виртуозов, а души не хватало. Рихтер где-то сказал: «Это был ужасный концерт, я взял половину фальшивых нот». Ну, это, конечно, было сильным преувеличением, но настоящий мастер может себе такое позволить. Или вот Гилельс: он был виртуоз, но дело не только в этом, дело в том, как он передавал чувство. Само собой разумеется: мастерство необходимо художнику, хирургу, музыканту-исполнителю. Но я не люблю такие термины как «профессионализм», «виртуозность». Умение должно быть. В высшем значении, а непременные компоненты умения, мастерства – интеллект и любовь. Ну а что касается совмещения двух, вроде бы совершенно различных занятий, то здесь надо учитывать, что коллекционирование, изучение искусства – своеобразная «рекреация» для хирурга. Ведь в работе я должен быть абсолютно точен, а в искусстве можно немного расслабиться, хотя художник, настоящий художник, должен быть в своей работе точен, как хирург. Это не моя мысль, а Ю.Злотникова, и в феврале этого года в Санкт-Петербурге я прочел для хирургов и аритмологов лекцию об искусстве с названием «Искусство как хирургия». В одном очень умном и оригинальном американском сборнике «афоризмов», принадлежащих крупным кардиохирургам, есть такая «максима»: «Имей хобби, кроме кардиохирургии». Но я не могу сказать, что для меня увлечение искусством – «хобби», дурацкое какое-то слово. Искусство – моя вторая жизнь, а, возможно, первая. В действительности с самого начала все это так было переплетено в моей жизни – медицина и искусство, когда-нибудь я об этом подробно напишу.

- Когда Вы успеваете заниматься собирательством - с тем жесточайшим графиком и "цейтнотным" существованием, - крестом хирурга?
- Вот – это ключевой вопрос. Серьезные занятия искусством требуют времени, а я не могу, не имею права отрывать время от хирургии. Все же искусство занимало и занимает в моей жизни не более 10% (по времени). Отчасти поэтому я не собрал коллекции «шедевров», хотя, честно говоря, я к этому и не стремился. Всегда не хватало времени и денег. С другой стороны, не буду скрывать – хирургия помогала мне в коллекционировании. Художники иногда болеют. И вообще все художники с огромным уважением относятся к хирургам. Так что были подарки…

- Как бы Вы оценили современное состояние искусства?
- А это - слишком серьезный вопрос. Во все времена говорилось о кризисе современного искусства. Современного в смысле того, что делается сейчас, в этот момент. «Большое видится на расстояньи», современнику всегда трудно оценивать новое. Но сегодня термин «современное искусство» используется и в несколько ином значении, как обладающее некими особыми качествами, непременно присущими именно современному произведению. То есть, если художник просто пишет маслом на холсте, то это не принято считать современным искусством, хотя оно и создается сейчас. На многочисленных форумах, выставках современного искусства живопись трудно найти, в основном представлены фотографии, объекты, инсталляции, в том числе, интерактивные, видеоарт, проекты с использованием Интернета, а если и попадается изредка живопись, то совершенно особого рода. Эти процессы как-то особенно резко, даже несколько навязчиво утрированы у нас. Конечно, трудно себе представить, что вот сегодня можно написать нормальную картину – реалистическую или абстрактную, и это получится хорошо. «Нужны новые формы», как сказано в одном классическом произведении. Художник сегодня находится под давлением требования «современности», иногда «корежит» себя, чтобы подстроиться под «мэйнстрим» (опять пришлось применить неприятные слова). В чем-то эти требования напоминают давление, которое в иные времена оказывал МОСХ со своими принципами социалистического реализма. С другой стороны, нельзя не признать, что в эпоху бурного развития технологий, изменения всей нашей жизни, искусство не может оставаться вне этого. Жизнь всегда врывалась в искусство, даже изобретение масляной живописи было по тем временам «технологическим прорывом». Что мы имеем сегодня здесь? Очень странная ситуация: с одной стороны, Союз художников все еще существует, почти в том виде, как в прежние времена. Десятки тысяч художников продолжают писать маслом на холстах, с большим или меньшим «профессионализмом», и большая часть этой «продукции» у меня восхищения не вызывает. В лагере «актуальщиков» тоже ситуация достаточно безрадостная. Очень многие художники просто эпигонствуют, посматривая на западные (и восточные) художественные движения. Оба эти «лагеря», будучи абсолютно противоположны по форме, сближаются в одном: устремления их адептов направлены в сторону, условно говоря, «ведомства Меркурия», то есть к богатству и славе. Любой художник хочет, конечно, заработать, продать свое произведение, хочет славы. Важно, какое место это стремление занимает в общей структуре его деятельности. Я остаюсь в определенном смысле романтиком, и функционирование многочисленных «институций» (еще один неприятный термин) современного искусства, весь этот «арт-бизнес» мне чужд. Хорошие современные художники, конечно, есть. Их немного, иначе и быть не может. Они не принадлежат к вышеуказанным большим «лагерям», хотя все же соприкасаются с каким-то из них. Главное, что их работа относится в большей степени к «ведомству Аполлона», то есть, действительно искусства. Есть даже такие, кто демонстрируют жесткую стратегию неприсоединения, отбросив старые формы искусства и взяв на вооружение довольно радикальные методы, но не входя в контакт с современными институциями. И здесь пора перейти к следующему вопросу – о молодых художниках, то есть о будущем искусства. 
 

- Есть ли молодые художники, доставившие Вам удовольствие своими талантом и работами? Бытует мнение, что таланты перевелись?

- Несколько лет назад, когда произведения художников, которых я, в основном, коллекционировал, довольно резко вдруг стали «рыночным товаром», у меня как-то снизился к ним интерес, и я решил собрать «новую» коллекцию совсем молодых, только начинающих свой путь в искусстве. Меня предупреждали понимающие люди, что это непросто. И действительно, я испытал некоторое разочарование. Я увидел (возможно, мне просто не повезло, или пока я не встретил того, что хотел бы найти), что очень многие молодые художники в большей степени обеспокоены проблемой, как бы побыстрее проникнуть в «высшие сферы» искусства, занять положение с помощью различных манипуляций, чем собственно предметом своей деятельности. Я бы сказал, что социальная и морально-нравственная ситуация в нашей стране стимулирует эти тенденции. Поэтому будущее мне кажется весьма туманным. Впрочем, во все времена говорили что «таланты перевелись». А предсказания – самая спекулятивная вещь. Поэтому не буду занимать позицию Дельфийского оракула или Кассандры. Но вот какую единственную мысль я выскажу. Рисовать – одно из самых естественных, даже необходимых человеческих свойств. Все дети рисуют: это и способ познания мира, и способ выражения темных движений собственной души. Потом это у многих прекращается, но некоторые люди (назовем их художниками) сохраняют во взрослом состоянии навязчивое стремление водить карандашом или кистью по бумаге или холсту. Так вот, двумерная плоскость, на которую с помощью красящего материала можно нанести некие линии, пятна, знаки – это чрезвычайно естественно, такие плоскости сопутствуют нам почти с момента рождения и в течение жизни. Сегодня такой «плоскостью может быть что угодно. Плоскостью для художественного творчества и одновременно его материалом может быть человеческое тело, как гениально показывает нам, например, Марина Абрамович. Плоскостью может быть экран компьютера, экран цифровой камеры – рисовать не означает обязательно водить по плоскости карандашом, можно использовать готовые образы. И вот, исходя из чрезвычайной «естественности» изображения на плоскости, я думаю, что рисунок и живопись (в широком смысле) будут существовать всегда. А вот какие именно «медиа» (последнее неприятное слово) будут использованы, это не так важно. Но и трехмерные структуры, конечно, будут всегда создаваться художниками в нашем «объемном» мире. 

PS

Еще несколько вопросов и ответов

 - Михаил Михайлович, Вам не надоело еще заниматься коллекционированием? У Вас огромный «стаж», казалось бы: достигнуто многое, собрана уникальная коллекция, но сколько сил и средств и времени... Никогда в голову не приходила мысль: все, пора закругляться?
- Немного надоело. И в то же время регулярно возникают новые сюжеты. Самопроизвольно, помимо моей свободной воли. И вот когда сюжеты возникают, то апатия проходит, что-то вспыхивает внутри и возникает желание расследовать, довести сюжет до некой развязки. Сюжеты эти обычно связаны с новыми именами или новыми фактами, с появлением из небытия неизвестного произведения и т.п.

- У Вас накопилось множество удивительных и интересных историй, не планируете ли Вы издать книгу? Это само собой разумеется напрашивается, если не Вы – то кто… И не могли бы рассказать небольшую историю из Вашей жизни – коллекционера?
- Давно планирую, поскольку почти каждая работа связана с каким-то полудетективным сюжетом, о чем я сказал выше. Хочется, конечно, эти истории зафиксировать на бумаге. Но книга - серьезный труд. Надо все же собраться. История из жизни - вот, например, одна из последних: мне подарили этюд неизвестного художника начала века, подпись неразборчивая. Да и тема не моя - я занимаюсь искусством более недавнего времени. И все же получился сюжет. Оказалось, что автор, которого мне удалось определить, интересный персонаж. Активно участвовал в деятельности творческих объединений в 10-е - 20-е годы, общался с крупнейшими мастерами, некоторые работы репродуцированы на старых открытках, хранятся в крупных музеях. Но практически полностью забыт. Пишу статью.

- Как удается совмещать медицинскую практику и жизнь в искусстве?
- Совмещать хирургию и искусство очень тяжело. Но потому и интересно. Главное, чтобы это совмещение не наносило ущерба хирургии. И искусству тоже. Пока удается. Пожалуй даже, в таком совмещении есть некоторая польза для того и другого. Мне кажется, недавняя выставка "Хирургия" в фонде культуры "Екатерина" это продемонстрировала.

- Михаил Михайлович, как Вам кажется, имеем ли мы сегодня интересных (хотя бы) современных художников?
- Да, имеем. Но по-настоящему значительных художников крайне мало во все времена. Бывали, конечно, всплески. Сейчас, я думаю, ситуация иная, но изредка все же встречаются. Имен называть не буду.

Записал Алексей Шульгин.

Спасибо, что такое явление – художник Аладдин Гарунов есть. Спасибо ему, что творит, что новые работы появляются. Спасибо ему за это интервью. Лучшего завершения года – не представляю. Мастер согласился и ответил на несколько вопросов. Мне остается только пожелать: вам (читатели) – познакомьтесь с творчеством Гарунова, ему (Гарунову) – дарить нас новыми работами. Вашему вниманию: интервью с Аладдином Гаруновым

- Аладдин, доброго Вам дня. Позвольте задать несколько вопросов. Вы известный художник, который часто бывает на разных мероприятиях, то есть, в какой-то мере становится публичным лицом. В тоже время назвать Вас «тусовщиком» невозможно, вспоминаю Вашу запись о нежелании ходить в стаде. А тяжело это сохранять независимость?
- Стадного чувства во мне нет, насколько я помню с детства. Вспоминая учебу в советском интернате, с 5 по 9 классы в городе Сумгаит - и тогда подростком я был вещью в себе. Хотя толпа уважала, относилась как к своему пацану, но в душе всегда была потайная комната, куда был запрещен вход всем без исключения. Кто меня знает с юности, говорят, что я не изменился, если не брать в счет внешний цивилизационный налет. Московскую художественную тусовку я воспринимаю как настойку заваренную и бережно хранимую, чтобы она не разливалась за пределы условной грани содержащего сосуда. А содержат и подогревают этот сосуд определенные влиятельные люди, которые знают как вести свободного художника, и при этом чтобы они не забывали о стадном чувстве. Мне кажется интерес к групповым движениям, как концептуализм, актуальное искусство и. т. д. ослабевает. Будут снова интересны одинокие Ковбои и свободолюбивые Абреки современного искусства.

- В Вашем творчестве сильны национальные мотивы при этом Вы - скорее «европеец» в искусстве. Но – что Вам дает национальное, корневое, как питает?
- Такие известные люди из мира современного искусства как Шалва Бреус, Василий Церетели, Марат Гельман, владельцы галереи «Триумф» и многие другие говорят, не смотря на присутствие в моем творчестве восточных элементов, искусство мое остается в мировом контексте. То же самое я слышал о моей персональной выставке в Нью-Йорке на Манхеттене. Многие называли лучшей в это время. Если говорить о том, что подпитывает мое творчество. Однозначно ответить на этот вопрос очень сложно. Я бы сказал, что я человек с определенными корнями, но улетевший со своим багажом навстречу всему миру, все реже оглядывающийся назад, не боясь потерять свой условный груз. Суфии говорят: "кувшин должен быть пустым, чтобы была возможность принять новое". И так циклично, бесконечно. Иначе застой и прогнивание. Мне интересно мое идентичное и мировое внутри себя. Если я воспринимаю Мир как создание Всевышнего, а значит, и я часть этого Мира.
- Аладдин, многое ли (кроме самого факта рождения) дала Вам семья? Как сегодня вспоминается детство? Ваше прошлое влияет на настоящее?
- Я родился в высокогорном селе Укуз в южном Дагестане и в семилетнем возрасте с семьей переехал к морю в Дербентский район. Я седьмой и последний ребенок у моих замечательных, благородных родителей. Говорят, что я еще в горах бегал по двору дома с отцовским кинжалом, защищая родовой дом от мнимых врагов. Повлияло ли на мое творчество мое прошлое. Думаю, что да. В ранних моих работах прочитывается слишком личное мировосприятие и переживания, связанные с культурой, в которой я получил первоосновы, на которые я опирался как личность - можно сказать, опираюсь и сейчас.
- Вы, как художник, решили для себя довольно хрестоматийный вопрос: в жизни художника должна быть драма, накал. А должна ли быть драма? Или это скорее судьбоносное явление, что драма настигает творческого человека, даже если внешне жизнь его течет благополучно.
- Безусловно, личная драма сыграла огромную роль в творчестве таких великих художников как Ван Гог, Гоген, Мунк, Френсис Бекон и многих других. Но личная трагедия возвела бы их искусство до мирового уровня, если бы Бог не обременил их жизнь непосильным могучим талантом. Они были избраны - нести эту тяжесть! Но есть масса художников с личной трагедией, искусство которых не становится трагедией миллионов сопереживающих. Потому что есть трагедия, но нет трагического искусства и безостаточного самопожертвования в искусстве.

- Аладдин, важен ли для современного художника коммерческий успех?
- Коммерческий успех абсолютный атрибут успешного современного художника. Деньги дают художнику творческую свободу. И эта свобода должна быть независима от мнений и желаний тех, от кого приходят финансы. Творящий с рублем в глазах - не художник.

- Важно ли не потерять религиозного чувства? Необязательно правоверного, вообще пусть даже языческого диалога или монолога с Богом?
- Для меня важна моя личная связь с Богом без посредников, отвлекающих меня от Него. Молитва художника - это его творения. А быть в массе коленопреклоненных не его миссия. Не это с него спросят.

- Аладдин, Вы что-то конкретное хотите сказать зрителю своим творчеством? Диалог со зрителем возможен на сегодняшний день? Или Вы анахорет?
- Я о зрителе меньше всего думаю. В моем случае, казалось бы посвященные люди как галеристы не догоняют то, что я делаю. Работы девяностых сейчас поняты и полюбились. Что говорить о людях не из художественного процесса. Самый главный барометр - это твоя совесть и твоя внутренняя мера. А кому надо поймет, когда время придет
- Как сегодня у художника складываются отношения с галереями? Возможно ли в России взаимовыгодное сотрудничество? Может ли художник жить и не думать, что будет завтра? Где взять хлеб насущный?
- С галереями, особенно сейчас, у меня что-то не складывается. Я для них непонятен и тяжеловесен. Они считают своими тех, кто легко продается и удобен во взаимоотношениях. Хотя признают, но сторонятся. Я лишь только могу гадать, почему? Поэтому остается - погнать верблюда за бугор.

Записал Алексей Шульгин.

У нас уже давно теплится идея сделать интервью с Андреем  Волковым, кто не знает – он художник, искусствовед,  руководитель отдела выставок  ГУК МВЗ "Галерея А3" и прочая, прочая. Идея воплощается в жизнь, скоро аудиозапись материализуется, а пока после долгой и продолжительно переписки на свет родился один ответ на один вопрос.

Алексей Шульгин:  Как Вы думаете, Андрей, сегодня искусство сказало уже свое последнее слово?

Андрей Волков:  Возможностей - море; только делай. В России вообще невысказанного более чем достаточно, а страсти, обуревающие нас - всеобщи и вне времени. Главный вопрос в другом - а что ищет вопрошающий: ясности конца или неопределённости продолжения.