В феврале 2020 года в музее-мастерской знаменитого скульптора Николая Багратовича Никогосяна состоялась персональная выставка фотографа Екатерины Софроновой «Совершенные мгновенья». Так получилось, что совпала она с сольным концертом друга фотографа Артуром Анселем, который представлял москвичам сольную программу «Мосты».

На выставке в малом зале на 4-м этаже были выставлены фотографии, объединяющие большой временной период – 10 лет: портреты людей, пейзажи, городские пейзажи, жанровая фотография.

Всего экспонировалось около пятидесяти работ. На открытие выставки присутствовали друзья фотографа и случайные зрители, заинтересовавшиеся новым мероприятием. Выставка продолжалась в течение двух недель.

Надеемся, что в 2021 году и в последующие годы пройдут новые персональные выставки фотографа.

Ирина Петровна Маковеева- представитель «молодого» поколения художников-анималистов: не говоря о патриархах (Ватагин, Ефимов, Комаров), она гораздо младше среднего поколения (Горлов, Трофимов, Сотников, Рачев, Курдов, Чарушин), младше Фролова, Федотова, Симонова, Отрошко, Павлишина и Горбатова. В тоже время ее можно отнести к тому «золотому» поколению художников-анималистов, о которых Горлов говорил, как о 160-ти художниках. Сегодня уже Маковееву почти без натяжек можно отнести к патриархам жанра. Интересно было услышать ответы Ирины Петровны на ряд вопросов, волнующих автора, надеюсь, любопытно будет и читателям прочитать готовый материал.

 

- Ирина Петровна, начнем нашу заочную беседу.  Приступим сразу к главному: расскажите о своем детстве, семье, как начиналась жизнь, что Вас потрясало, что пугало, где Вы учились?

-  Детские впечатления остались на всю жизнь - привольная жизнь детей маленького подмосковного города Химки, построенного в лесу; прогулки и игры в полях, где теперь идет элитная застройка «Куркино»; речка Химка, давшая имя городу, еще не под землей в бетонной трубе; канал им. Москвы со старинным лесопарком по берегам. Биология и зоология были для меня не самыми любимыми предметами в школе. В нашей семье редко жили домашние любимцы, и у меня никогда не было привычки ловить насекомых, лягушек или мышей, так как я их всех боялась. Но мои родители (отец Маковеев Петр Дмитриевич – главный конструктор, мама Маковеева Нина Фёдоровна - научный сотрудник) хорошо знали и любили лес, и я благодарна им за наши поездки на природу.

 

-Обычно у художников учеба в школе переходит в учебу в спецшколе, скажем, в училище памяти 1905 года или знаменитой художественной школе в Лаврушинском переулке. Как складывалось у Вас? Беседуя с Вадимом Алексеевичем Горбатовым (учившемся, кстати, в Лаврушенском), вспоминали мы преподавателей, Таисию Николаевну Скородумову… Вы помните своих учителей?

-Мой первый педагог Галина Петровна Завьялова - профессиональный художник, выпускница Ленинградской Академии художеств, часто проводила занятия на природе, учила видеть красоту вокруг нас. В нашей студии часто позировали необычные, но очень симпатичные модели: собаки, кошки, птицы и мелкие грызуны. Городская школа искусств открылась позже.

 

-Ирина Петровна, в искусстве, рисовании нужна ли школа?

-Несомненно. У нас отличная система художественного образования, до сих пор сохранившаяся. Наше богатство – великие традиции русского искусства и уникальный многовековой опыт.  Почему отказываться? Наша задача изучать, сохранять и развивать эти традиции. Работа с натуры  принципиальна  для любого художника.

Слоган зоопарка в Амстердаме  ARTIS NATURA MAGISTRA (Искусство и природа учат (лат.)) будет полезен и для нас.

 

-Как получилось, что Вы стали художником-анималистом? И согласны Вы с этим определением, некоторые как-то не любят такого «ограничения».

-Рисование животных с натуры в зоопарке остается моим самым любимым занятием, хотя в юности я и не помышляла работать в жанре анималистики. Много лет назад меня, студентку пединститута, привел в зоопарк мой преподаватель Михаил Максимович  Кукунов - художник-анималист и уникальный педагог. Это он привил любовь к искусству изображения живой природы, собственным примером показал, как надо работать с натурой. Первые радости и волнения, первые трудности и неудачи были пережиты на занятиях этого удивительного мастера. И я всегда следую выработанным им правилам работы в зоопарке и помню его советы.

Но нельзя замыкаться в рамках своей  профессии. Я стараюсь рисовать и модели, и ню, и технику.

 

-Мы с Вами уже вспоминали в телефонном разговоре Ваше «пришествие» в журнал «Охота и охотничье хозяйство», попрошу Вас еще раз рассказать о начале Ваших издательских и оформительских дел. Ведь Вы милостью Божьей «книжный» художник.

-После учёбы в институте я занималась на курсах для художников печати у больших мастеров и замечательных художников – книжным оформлением у Михаила Аникста и у Евгения Ганнушкина шрифтом. И всегда хотелось сотрудничать с издательствами. В журнал «Охота и охотничье хозяйство» я попала «с улицы» и сотрудничаю до сих пор. Последние годы работаю в оформлении книг, издала авторскую книгу «Земля слонов», которая стала лауреатом двух конкурсов: имени Виталия Бианки и ОБРАЗ КНИГИ.

 

- Невозможно не просить Вас рассказать о работе со зверями. Как строятся сеансы? Какие наиболее интересные истории приходят на память? Кого из животных Вы для себя особо выделяете и любите? Вот у Белышева в любимцах были лоси, Горлов больше других рисовал и лепил волков….

-Мои фавориты большие кошки, великолепный амурский тигр и элегантный дальневосточный леопард. Но с удовольствием рисую всех птиц и зверей, желательно по «месту прописки». Поэтому  много путешествую:  в Сингапуре сделала серию работ в Океанариуме, в Королевстве Таиланд работала гуашью над серией «Слоны», а из  Камбоджи привезла рисунки крокодилов. По итогам творческих экспедиций мною уже сделано около 500 офортов с изображением животных, постепенно папки заполнились рисунками и кипами набросков, появились живописные работы, и пришло понимание, что тема анималистики неисчерпаема.

 

-Как Вам кажется, жанр анималистики сегодня в упадке? Или это только видимость, неосведомленность?

-Интерес к анималистике не ослабевает, всегда востребован. Но художников этой редкой специальности всегда было мало.

Изображение животных встречается во всех культурах мира. Это очень древнее искусство, но оно всегда ново и неповторимо, так как природа дарит нам новые чувства, новые впечатления и никогда не разочаровывает. Нам следует только внимательно, с любовью, всматриваться в нее и терпеливо восстанавливать утраченную с ней связь. Впереди нас ожидают новые открытия, неудачи и достижения и ... новые прогулки по зоопарку с моими студентами.

 

-Что для Вас Михаил Максимович  Кукунов?

-Два года назад мы отмечали 100-лений юбилей любимого учителя, организовали выставку из фондов Государственного Дарвиновского музея, выпустили книгу с его работами. Собрались его ученики на вечер памяти этого замечательного художника. Было много воспоминаний и добрых слов о нём. И каждый из нас говорил , как   Михаил Максимович повлиял на нашу жизнь , а мне он подарил ещё и профессию.

 

-Ирина Петровна, над чем Вы работаете сегодня? Как прошла Ваша поездка к леопардам? От чего сегодня испытываете радость? Как Вам кажется, профессия художник сегодня так же почетна, как, пятьдесят лет назад? Не жалели Вы, что связали себя с этим нелегким делом?

-По заданию Фонда «Земля леопарда» летала во Владивосток. Моя командировка продолжалась полтора месяца, я собирала материал для книги о заповеднике, о жизни леопардов и тигров, о работе сотрудников.  Это было счастье!  Я люблю свою профессию со всеми разочарованиями и успехами, неизбежными неудачами и трудами. А отношение к художнику не так уж важно, когда ты занимаешься любимым делом.

 

Беседовал Алексей Шульгин. Использована работа И.П. Маковеевой.

 

- Когда рушится этот мир, чем занимается художник? Диана, могу я обращаться к Вам, как к художнику? Некоторые мои знакомые, реализующие разные коммерческие проекты, уходят в сторону от этого определения профессии, склоняясь к другой ипостаси – дизайнер…

-Художник может и не быть дизайнером, но хороший дизайнер безусловно художник.

 

- Простите, но может быть, Вы подумали, что я, говоря о рушащемся мире, только строю словесные фигуры. Но мне действительно кажется, что мир стоит на пороге чего-то нового. Некоторые ученые говорили об обнулении всего, в том числе и искусства. Сейчас, видимо, начнется новая культурная эра. Согласны ли Вы с этим?

- По поводу рушащегося мира, я всегда ощущала его эфемерность, постоянную изменчивость, а себя сторонним наблюдателем. С одной стороны грядут серьёзные перемены, с другой – нет ничего нового под солнцем, всё суета.

 

- Мне всегда очень близко было Ваше творческое видение. Я не знаю, какое это направление, как можно назвать Ваши картины, к чему отнести. Мне кажется ,что это просто работы Дианы Воуба. А что Вы хотите выразить картинами? Как это чувствую и понимаю я, скажу ниже. Но могу я попросить Вас рассказать о тех мыслях, образах, чувствах, какие Вы испытываете работая?

-Кто я и зачем я здесь? Эти вопросы стали катализатором моей эволюции. Творчество было выбрано как средство познания себя и мира. Вы правы, трудно привязать мои работы к какому-либо направлению. Я пытаюсь выразить то, что невозможно сказать словами, но художника всё время пытаются заставить объяснить необъяснимое.

 

- Много лет я занимаюсь вопросом искусства, и главный вопрос остается: что такое искусство? Такое число замечательных, но разных (иной раз до враждебности) художников. Каждого я спрашиваю: что такое искусство? Кто-то считает меня за это идиотом, кто-то пытается ответить серьезно. Мне хотелось бы услышать: а в Вашем понимании, что такое искусство?

- Искусство для меня это бесконечное расширение горизонта, выход за пределы видимого мира.

 

- Не скучно Вам жить в этом времени?

- Улыбаюсь, хороший вопрос.

Мне не было скучно только с 3 до 6 лет. Вернее, в эти ранние годы я чувствовала себя свободной, осознала это гораздо позже. Но уже с первого класса школы и по сей день я ощущаю чувство неволи. Если раньше я бунтовала, то теперь смирилась (не путать с покорностью).

 

- У своего товарища, Ивана Филонова, я видел портрет, сделанный Вами, и был поражен. То мастерство, с каким выполнен портрет – одно, другое, что мне казалось, Вам неинтересно писать портреты. В очередной раз я был жестоко осмеян судьбой (или еще чем-то) за самонадеянность. Что Вас привлекает в рисовании портретов? Рисуете ли Вы портреты сейчас?

- Да, время от времени пишу портреты с натуры.  Это тоже один из способов самопознания, вглядываясь в других как в зеркало.

 

- В детстве были предпосылки, что Вы станете художником? Не могу не спросить: из какой Вы семьи? Где учились? Кто Вам помогал в становлении? Кто Ваши учителя? Не поскупитесь на ответы.

- Мой отец был младшим в семье, его старшие братья не вернулись с фронта. Он пошёл работать шахтёром, чтобы прокормить мать и сестер. После службы в армии в Германии и Венгрии, женился на маме. Я не встречала в жизни такой любви и верности, которая была у них.
Рисовать я начала рано в шесть лет, пытаясь смешивать свои акварельные краски с масляными белилами для покраски дверей и окон. В седьмом классе стала главным художественным редактором школы, в 14 лет поступила в Сухумское художественное училище. Тогда впервые увидела альбомы импрессионистов, мои первые работы были сделаны под их влиянием. Затем год я училась живописи под руководством Андрея Андреевича Мыльникова в институте им. Репина в Ленинграде. Жила в семье Исаака Копеляна, родного брата известного актера Ефима Копеляна. В доме была прекрасная библиотека, более 3000 книг, которые я читала запоем ночи напролет. В 1979 поступила в Тбилисскую Академию Художеств, сдав всего два экзамена на отлично. Моим учителем была Динара Нодия, она позволяла мне делать всё, что вздумается, хорошо понимая мой бунтарский дух и веря в мои творческие способности. По окончании Академии я была приглашена в Творческие Мастерские Академии Художеств СССР, моим последним учителем был Президент Академии Николай Афанасьевич Пономарев. Он возмущался, говоря, что так не бывает, как вы пишите! Затем хвалил: – “Вот, это уже близко к искусству”.

 

- Диана, искусство должно сеять добро? Михаил Алшибая обосновывал однажды (по моей просьбе) пользу страшного и разрушительного искусства. Что об этом думаете Вы?

- Искусство должно сеять зерно правды.

 

- Как Вы думаете: кто Ваш зритель? И для Вас важен зритель?

- Мой зритель? Я наивно полагала, что моё искусство служит моему народу, но как оказалось, у него отсутствует визуальное восприятие, ему ближе и понятней литература, музыка и народный танец. Это было большим разочарованием. Важен ли для меня зритель? О, да! Тем более, что его не сыщешь днём с огнем. Есть, конечно, немногочисленные, которыми я дорожу. Сегодня это общая беда с воспринимающей стороной. Хороших художников больше, чем способных оценить их творчество. Поэтому, в основном, все работы в стол. Но когда-нибудь, настоящий зритель, способный понять и оценить, обязательно появится.

 

Вопросы задавал Алексей Шульгин. Использована картина "Геометрическая абстракция", предоставлена художником.

- Владимир, позвольте начать нашу беседу с такого вопроса. При слове «реставратор» у многих в памяти всплывают имена Грабаря или Ямщикова. Но большинство плохо себе представляет, чем приходится заниматься реставраторам? И вот мне хочется спросить Вас: почему Вы избрали для себя такой путь, решили стать реставратором?

- Алексей, во времена моей учебы в художественных заведениях, среднем и высшем, несмотря на то, что я активно занимался живописью, далеко выходя за рамки учебной программы, мне казалось, что я хочу просто иметь творческую профессию, связанную с изобразительным искусством. Реставрация привлекала своей некоторой таинственностью, возможностью держать в руках настоящие произведения искусства, быть ближе к любимым мною музеям, заниматься творческой работой.

 Но получилось так, что «чистая» живопись стала моим главным делом жизни, а реставрация оказалась основной, не менее интересной, но не творческой в общепринятом понимании профессией, связанной с рисованием и живописью, а, скорее, научной областью, где в основном творчество выражалось в создании новых методов научной музейной реставрации, в написании статей, выступлениях на конференциях. В самом же собственно консервационно-реставрационном процессе все оказалось настолько регламентировано, что было бы ошибкой назвать это чистым творчеством. Потому что главная задача реставратора - как можно меньше внедриться в произведение автора прошлых веков, касаясь его поверхности кистью или восполняя утраченные фрагменты. Здесь реставратор должен забыть о своих творческих амбициях и следовать в рамках авторского решения за принципами научной реставрации, где главное не сделать «красиво, как новое», а сохранить «автора», патину времени, аутентичность, то есть, подлинность памятника истории и искусства.

Но в большинстве своем реставраторы, (особенно те, кто по зову души получил художественное образование), люди творческого склада, способ мышления и внутренняя организация которых скорее эмоционально выраженная, художническая. Такие люди по своей природе не могут быть результативны в работе при жестко регламентированных условиях, как то, четкий рабочий график, твердые сроки исполнения и т.п. Это не значит, что мы не способны вообще существовать в обстановке строгой дисциплины, но нам такой режим трудно дается.  В этом проявляется наше неистребимое творческое начало.

Большая ошибка тех, кто пытается фабричный производственный процесс взять за основу для области музейной реставрации. Это все равно, что заставить художников-живописцев ходить на работу с 9 утра до 18.00 писать картины, и заранее требовать при этом четкие сроки окончания написания картин. Они напишут, но выстраданных творческих откровений, внутреннего нерва - того, что отличает высокохудожественные произведения, в них не будет. И мудры те руководители, которые учитывают особенности творческих людей и не требуют армейской дисциплины. В относительно свободной обстановке без административного прессинга талант реставратора расцветает, душа поет, работа клеится.

 

- Порою с реставраторами связаны не только славные, но и довольно темные дела. Сегодня, когда деньги перевешивают почти все, когда принципы, нравственная основа, отношение к таланту и профессии загнаны… Вы для себя, как решили: Ваша профессия – источник дохода или есть в ней творческий простор. Вообще, Владимир, в работе реставратора есть место для творчества?

- Так как я, по сути, уже ответил на Ваш вопрос о творчестве, остановлюсь на теме про «темные дела» в реставрации. Такое представление о нашей профессии и о нас сложилось, я думаю, от советских еще фильмов. В них часто выводили реставратора, как человека нечистого на руку. Ну, как же, ведь он имеет дело непосредственно с художественными ценностями, а кто же устоит перед таким искушением. Интересно, что я не помню фильма, где представитель моей профессии был представлен честным порядочным человеком.

Были, конечно, отдельные единичные нелицеприятные факты, получившие широкую огласку, наводящие простого обывателя на мысль, что у них там в музеях музейщиками все давно подменено фальшаками.  Чистейший абсурд!

Музейные реставраторы и сотрудники - одни из самых честных и надежных люде в вопросе, что плохо лежит. Конечно, они не святые, с ними бывает нелегко, но чтобы что-то стащить, подменить, нет! Известные разоблачения, это - капля в море.

В музейную область идут люди особого склада в этом смысле. Если, не дай Бог, что-то неожиданно рухнет в реставрационной мастерской, реставратор инстинктивно закроет руками не себя, а лежащую на столе картину, фрагмент золотого шитья, икону…  В работе реставратором со временем вырабатывается в организме какая-то «защитная функция экспоната». Когда у нас в ВХНРЦ им. Ак. Грабаря случился пожар, реставраторы, рискуя жизнью, пытались хоть как-то уберечь экспонаты. Кстати, благодаря пожарным, двое из которых геройски погибли, и таким реставраторам, ни одно произведение не сгорело, хотя, конечно, некоторые пострадали из-за пожара.

Вообще, музейная реставрация – это такая профессиональная ниша, которая позволяла нам чувствовать себя социально защищенными в нестабильные времена и ограждала нас в целом, как ни странно, от общественных катаклизмов. В ней находили свое тихое место люди, которые по складу своей души не всегда вписывались в этот беспокойный мир. Например, в перестройку мы в ВХНРЦ, как бюджетники, получали невероятно мало, но довольно стабильно. Поэтому, многим из нас не пришлось идти на рынок торговать в отличие от представителей других профессий, которым не платили месяцами, и они были вынуждены сменить род деятельности, чтобы прокормить себя и близких.

«…Сегодня, когда деньги перевешивают почти все, когда принципы, нравственная основа, отношение к таланту и профессии загнаны…» 

Мне близок экзистенциальный взгляд на жизнь. Наш мир по своей природе отторгает все иррациональное. Любовь, творчество, нравственность, возвышенность, красота…, это все свойственно людям, но существует, как ни странно, вопреки миру, в котором они живут и который они сами создали. В стремительно несущемся к своей гибели этом безумном мире будто бы опрокинутые за борт духовные ценности цепляются еще за него, но вот-вот сорвутся под натиском встречного ветра перемен. То, что веками было воспитано в людях религией, традицией, тем божественным, что изначально заложено в нас, как в образе и подобии, под натиском денег, цинизма, неверия и слепого прагматизма гибнет. Это ведет нас к потере истинных ориентиров, предлагает нам суррогат новых ценностей. И мы начинаем оправдывать эти изменения, считая прежнюю интегрированность в вековые нормы человеческого бытия наивностью.

В этом смысле, мне кажется, люди, спасающие произведения человеческого духа (артефакты) соответствуют своему званию. На английском языке мы называемся conservators, то есть, консерваторами. Сохраняя старину, мы каким-то образом, видимо, вносим свою лепту в сдерживание губительных для человечества в целом и для каждой личности в отдельности ментальных необратимых изменений.

 

- Может быть, вопрос-предшественник резковат, простите меня, но очень часто раньше общаясь с художниками, мне приходилось слышать: вот это и то я буду рисовать, это будет стоить столько, а то – столько-то. Мне казалось диким такое отношение, потому что нас учили не делить шкуру неубитого медведя. Хорошо, когда нарисована картина, еще лучше, если ее можно продать. Но как можно думать за какую цену продашь не нарисованную картину. Владимир, Вы ведь еще и художник. Как складываются Ваши отношения с современными художниками и нынешним арт-рынком?

- Так случилось, что я, занимаясь профессионально всю жизнь живописью, выставляясь, публикуясь, оказался в другой, как сейчас говорят, «тусовке» - реставрационной. Если бы я был свободным художником, то был бы больше привязан к Союзу художников, членом которого являюсь, и жил бы, возможно, художественной жизнью. Но в силу того, что я всю жизнь каждый день ходил на службу в свой Реставрационный центр, то основной круг общения у меня сложился там. Это не значит, что я не общался и не дружил с художниками. Моим старшим другом и примером для подражания в беззаветной преданности искусству вот уже лет около сорока был и остается прекрасный живописец, Заслуженный художник Юра Григорян. Его моральная поддержка, вера в меня сильно помогали мне в моем творчестве, где, по сути, я был «одиноким волком». Я не входил ни в одну группу, ни в одно сообщество художников, да и коллеги-художники меня знали в лицо, но не по имени. Так продолжалось довольно долго, пока я не стал проявлять большей активности в этой области. Так я оказался в творческой группе замечательных художников «Снежный арьергард», а позже сформировалась своя группа с двумя моими молодыми коллегами-учениками, талантливыми художниками Дмитрием Котовым и Татьяной Пименовой.

Пространно рассказав о том, как складывались мои отношения с современными художниками, я не осуждаю тех из них, которые думают о заработке прежде, чем напишут картину. Это мне было легче тем, что я имел хоть и совсем небольшой (музейный реставратор – бюджетник и этим все сказано), но стабильный заработок. А свободному художнику всегда нелегко и, возможно, постоянная забота о средствах к существованию рождает в них практическую жилку. В этом смысле, сложнее тем, кто органически не способен заниматься коммерческой живописью. Эти художники пишут, как душа требует, и по-другому не могут. Но и они, подозреваю, закончив картину, мечтают о выгодной продаже.

Да, конечно, человечество сдвинулось на деньгах. Особенно грустно наблюдать нашу отечественную действительность, когда люди решили, что не красота спасет мир, а экономика, забывая, что во всем нужна соразмерность. Но, думаю, что это общая тенденция, с которой невозможно справиться и гармоничность общественных отношений зависит от каких-то глобальных тектонических изменений и Божественной воли. Хотя, мы сами не должны забывать о добром и вечном.

Я тоже, конечно, желал бы быть более востребованным в коммерческом плане. Ведь покупка твоих картин – это признание, это одна из сторон обратной связи со зрителем, так необходимой художнику, как аплодисменты артисту. Продажа картины создает иллюзию собственной значимости. Это помогает не скиснуть от невостребованности не слишком модным и актуальным, но талантливым художникам. Благодаря ежемесячной зарплате, я имею счастливую возможность писать то, что я хочу, брать непопулярные, но трогающие меня за живое, темы, не торговать талантом. Но в этой ситуации есть другая проблема. Если ты настоящий художник, ты должен жить творчеством, засыпать и просыпаться с мыслью о своей работе и творить, невзирая ни на какие невзгоды, забывать о насущном, пока пишешь, а не быть «счастливцем праздным» выходного дня.

 Это мое романтическое представление о художнике. Образ современного художника мне представляется гораздо более прагматичным.

 

- Вы считаете себя частью современного искусства России?

- Конечно, а почему нет? Может быть не таким современным, как художники актуального, концептуального искусства, где идея, высказывание, жест имеет основное значение. Я вполне традиционный художник по средствам выражения, использую все еще холст, краски, кисти, ставлю задачи организации пространства на холсте, мне важны соотношения цветов и плоскостей. Складывается впечатление, что живопись на холсте становится анахронизмом, что в этом формате творческого самовыражения давно все исчерпано и все самое важное уже создано. Не хотелось бы верить в закат живописи, но позиции мы сдаем перед активно наступающим «новым» искусством, поддерживаемым влиятельнейшими людьми художественного бомонда.  

 

- Владимир, мне довольно близки Ваши серии портретов, которые сделаны Вами на впечатлениях от старинных фотографий, дагерротипов…  Когда Вы пришли к этому? Расскажите, пожалуйста, об этом своем подвижничестве?

- Ну, подвижничество – слишком громко сказано.

Меня всегда привлекала старая дореволюционная фотография, дагерротип. Сначала эстетически, потом еще и как историческое свидетельство. Я вглядывался в лица людей, разных по происхождению, возрасту, полу и остро ощущал безвозвратность этого времени. Нет, не только для себя и не столько, а для них, чьи судьбы (пройдет немного времени), окажутся под Красным колесом нашей истории. Пока они здесь и сейчас мечтают, создают планы, любят, рожают и не знают еще, что их ждет. А багровый закат уходящей России, которую мы потеряли, оставляет свой кровавый отсвет на одеждах, лицах, на будущем многих из них. В картинах красный цвет, как в иконописи, цвет мученичества, но, одновременно, цвет жизни, Воскресения.

Сознательно отказавшись от внешнего сходства с черно-белой старинной фотографией, я постарался передать ощущение той эпохи и предощущение грядущей через цвет, как средство сильнейшего воздействия.

 

- Как Вам кажется: художник сегодня – это один, или обязательно нужно «влезать» в объединения, группы, союзы? То, что толпой легче куда-то пробиться – ясно, но, как говорят, на тот свет принимают только поодиночке. А ведь творчество в какой-то степени и есть тот свет.

- Алексей, получается, что я ответил на этот вопрос выше

 

- Какие трудности Вы сегодня испытываете? Я тут касаюсь вопроса неосознанного порой и необъяснимого, что позволяет через дорогу очищения, самодисциплины, волевого труда добиваться неожиданных результатов. Вообще, стоит ли художнику ограничивать себя в общении, водке, впечатлениях? Что полезнее для земного человека?

- Моя главная трудность сегодня и вчера состоит в том, чтобы найти себя, как ни странно звучит это из уст зрелого человека. Профессиональная раздвоенность в конце концов раскалывает душу надвое… У меня есть метафизическая серия под названием «Реставрация», которую я написал в начале двухтысячных. Если коротко, то это было покаяние в красках, через живописные образы, обращение к евангельским сюжетам в период моего неофитства. Тогда я еще надеялся, что самому себя можно изменить. Я не сумел ни стать лучше, ни определиться в профессиях. Единственно, что мне ясно, что творчество – это бесконечный путь самосовершенствования и самопознания.

 

- Владимир, какие цели Вы себе ставите? Что Вам дорого сейчас?

- Не хочу декларировать свое сокровенное. Мои взгляды, убеждения, мировоззрение вполне откровенно выражены в моих картинах.

В молодости я хотел переделать мир, исправить его. Теперь я стараюсь найти свое место в том мире, который есть. И надеюсь, создаю свой мир в живописи, в котором есть место Богу.

 

- Если представилась возможность монолога, о чем Вы посчитали бы необходимым сказать?

- ……..

 

BONUS

Как коротко сказать о реставрации памятников старины? Я бы сказал, что это такая область человеческой деятельности, которая предполагает сохранение для потомков исторических артефактов во всей полноте: и как  документов истории, и как произведений художественного гения, и как носителей ценнейшей информации о старинных технологиях.

К сожалению, многие до сих пор считают,  что реставрация - это ремонт, починка, преобразование старой вещи в новую. Однако это в корне неверно.

Задача реставрации в том, чтобы при восстановлении относительной конструктивной прочности памятника, сохранении всех его художественно-технологических особенностей, сохранить еще и патину времени - тончайший слой на поверхности  предмета, несущий в себе признаки безвозвратно ушедших столетий, его старинный вид, что является ценнейшей составляющей материальной культуры прошлых веков.

Высший смысл музейной консервации и  реставрации в том, чтобы предотвратить разрушение и не потерять исторической, эстетической и духовной связи эпох и поколений.

 

Для справки:

Симонов Владимир Гербович
год р. 1958

Заслуженный работник культуры.

Член Московского союза художников, секции живописи

Зав. отделом ВХНРЦ им. академика И.Э. Грабаря

Художник-реставратор высшей категории

 

Беседовал Алексей Шульгин, иллюстрация представлена Владимиром Симоновым.

Удивительно красива Петровская глиняная игрушка, мы увидели ее в Костроме. Очень захотелось больше узнать о промысле. А у кого лучше всего узнать, как не у самого мастера? На вопросы ответила художник, создатель современной петровской глиняной игрушки Светлана Пиманова.

 

- Даже мельком, изучая вопрос о глиняной игрушке, с горечью можно отметить, что больше промыслов в России угасло, чем возродилось. Как Вам кажется, почему так легкомысленно относятся к исконно русским промыслам, многовековым традициям, тому генетическому коду, характеризующему русское и русских?

- Ох, как горько, что живем мы не в том месте и не в то время. Культурные ценности тают, как снег под солнцем. Мало тех людей, которые могут вопреки всем преградам, сохранять то, что держится на тонкой нити их энтузиазма. В современной жизни, где все решают деньги, лепить игрушку, пачкаться в глине, могут только увлеченные люди. К сожалению, в культуре все больше людей не знакомых с традициями, историей русской деревни, обрядами, фольклором. Нет понимания  ценности местного колорита. Культура нашего русского крестьянства уходит, вернее разваливается. Деревня пропадает. Всех затягивает глобализация. Очень часто, не ценят, то, что рядом.  Горько Вам, а как горько нам мастерам, десятилетия просить помощи, и получать лишь Лопнувшие мыльные пузыри. Я писала о поддержке сотни раз. Сменились директора департаментов Культуры, меры города и губернаторы. В нашем городе и области развитие промыслов, как в пословице: «дело утопающих».

 

- Очень мало информации есть о петровской игрушке. Не смог себе ответить: почему? Могли бы Вы рассказать об истории петровской игрушки, мастерах, возрождении ее (игрушки). Мне было бы интересно понять: что характерно именно петровской игрушке? По сюжетам петровская игрушка очень напоминает суджанскую и филимоновскую, по колориту сапожковскую. Но, было бы интересно послушать Вас.

- Красноречием не обладаю. Петровская игрушка стала делом сердца и души. Изучением промысла не занимались ни в Костроме ни в Москве. Написано мало. Тем интереснее, когда попадаешь к нам в гости в музей. Открывается сказка со свистом пословицами и прибаутками.  Раскопок на территории деревни Петровское не проводили, старожилы говаривали (лепили давно, деды и деды наших дедов), да и сторожил уже нет в живых. Крестьянская посуда была здесь, как и везде керамической. В 19 столетии на территории Костромской губернии горшечных промыслов было не счесть. Каждые 100 км, а то и ближе. О них мы можем лишь короткую информацию найти в переписных книгах. В 60-е годы все меняется. В колхозах начинают платить зарплату и посудный ряд полностью меняется. Кустарное производство становится не рентабельным. Все испортили деньги. Да и крестьянин спешит переехать в город, у него появился паспорт. Той, крестьянской, страны уже нет. Удивительно, что игрушка уцелела до наших дней. Говоря о гончарных промыслах 19-20 века, зелененькую поливную игрушку можно было встретить повсеместно. Поливные горшки и игрушки это черта крестьянского гончарства и одной технологии. На протяжении веков складывались не только традиции, но и вырабатывалась четкая технологическая линейка процесса. Об образах в народной игрушке лучше всех, по моему мнению, написал Леонид Латынин. Конечно в каждом достопримечательном месте есть свой главный образ, свои берегини, вои ритуалы и поверия. ( http://www.latynin.ru/default.html, http://bukvitsa.com/20082/bpp_130120500_07_latinin.htm , http://www.latynin.ru/books/folkart/russianfolkart.html )

 

- Что привело Вас к занятию по изготовлению глиняных игрушек? Где Вы учились? Расскажите о себе, своей жизни, своих взглядах на мир, людей, творчество?

- Училась я у Михаила Шмарова. Обучая детей ИЗО, обратилась к мастеру с просьбой помочь с глиной. Увидела его за работой. Руки просто завораживали. Образы заставили вспомнить все, что изучала на уроках истории искусства. Со временем интерес объединил нас в творческий союз. Вот уже 15 лет мы творим вместе  в одной мастерской.

 

- Можно ли говорить, что создание глиняной игрушки – творчество, а не чисто ремесленная работа? Как Вам удается в потоке работы сохранять индивидуальность каждой игрушки? Ведь, скажем, делая двадцать глиняных петухов, можно, в конце концов, заскучать, начать относиться к процессу, как к конвейеру. Как Вы избегаете выхолащивания и потери интереса?

- Игрушка очень вариативна, есть набор образов, но каждая игрушка индивидуальна. Наполнена эмоциональной энергией мастера. Не всякая игрушка притягивает. Наши работы редко долго стоят  на полках, их просто выпрашиваю, что бы продали. Иногда нам просто жалко с ними расставаться. Ведь второй такой не получится. Сюжеты в игрушке появляются и новые, но в рамках традиции всегда можно сделать. Если порой нас критикуют искусствоведы, то со временем и они принимают наши новые идеи. В голове постоянно новые идеи. А самое главное это материал, лишь стоит взять в руки, как хочется лепить, можно, без обеда и без сна, пока не закончится глина.

 

- Как удается жить, существовать в непростых современных условиях, когда людям не до картин, выставок, глиняных игрушек? Имеете ли Вы поддержку от властей, меценатов?

- Когда работаешь каждый день и не ленишься, всегда есть чем порадовать любителей игрушек с  многообразием образов и музыкальных звуков. Здесь мы видим синтез искусств. Музыкальная сторона не менее важна в игрушке. Иногда бывает очень трудно, и хочется упасть и выспаться, скучать нет времени. В 2013 году открыли свой маленький музей и с каждым годом посетителей все больше. А это общение экскурсии, мастер-классы. И вдохновение. Ведь равнодушных из нашего музея не выходит. На память обязательно купят игрушку. (О поддержке писать не буду. Это очень редко, как снег на голову. Порой думаешь, наверное, с луны упал. Михаил часто со сменой власти пытается найти участие, но все надежды разбиваются, как волны о скалы).

 

- Попрошу Вас, если это не тайна, рассказать в нескольких словах о процессе создания игрушки: от и до. Как это делается и сколько времени тратится на создание самой маленькой и самой большой игрушки?

- Все начинается с приготовления глины. Так как глина имеет такую способность, как заканчиваться. То каждый раз начинаем с рецепта. Для лепки мешаем от трех до четырех сортов глины. Дальше за работу, маленький свисток это 5-10 мнут. Иногда приходится поработать над звуком, попадаются капризные, не сразу чисто запоют. С большими и средними по разному:  и полчаса и час, бывает отложишь на завтра. Иногда лепишь сразу несколько, так удобнее глина подходит к определенной операции. Набираешь на печку много работ. Обжигаешь, затем поливаешь и снова обжиг. Самое приятное, когда открываешь печь и радость от результата. Иногда бывают и огорчения от утраты. Тем ценнее каждый новый образ, новый звук.

 

- Есть ли у Вас единомышленники в России? Собираются ли мастера глиняной игрушки на совместные выставки? Ведь это повод посмотреть, поговорить с коллегами, что-то подметить и использовать нужное, новое и важное.

- Игрушечников очень много, особенно в других регионах, это не только глина. Интересно встречаться, обмениваться опытом, находить общее. Это конференции, фестивали, выставки, конкурсы мастерства.

 

- Как Вам кажется, есть ли у народной игрушки будущее? Развивается глиняная игрушка? Или это архаизм, та экзотика, на которую падки туристы и иностранцы? Касались Вас сомнения: бросить и заняться каким-то другим делом?

- Народным искусством, традициями интересуются многие, но будет ли продолжать жить ремесла, зависит от времени, в котором нам предстоит жить.  Нет причин для сохранения и развития, молодежь не готова идти в эту отрасль. Я выбрала эту дорогу давно, еще когда под стол ходила пешком. Мне нравится творчество. Петь и танцевать я не умею.

 

- Без этого вопроса невозможно: какие Ваши творческие планы?

- Далеких планов нет. Сейчас с Михаилом пытаемся построить дом, в котором есть огромная мастерская. Это значит впереди спокойная творческая старость. Окунуться в глину с головой будет проще. Живя в квартире, трудно заниматься этим делом. Приходится много времени тратить на переезды из дома в мастерскую, в Музей, в мастерскую, домой. А выставки , даже в эту трудную пору все равно есть. Хотя и значительно меньше. 

 

Вопросы задавал Алексей Шульгин. Фото предоставлено Светланой Пимановой.

 

То, что мой друг, Артур Ансель, в итоге ответил, как тысячелетия назад говорили все христианские святые, меня не удивило. Любовь, действительно, единственная сила, способная править человеком во благо. На любви строится подлинное творчество. Мы поговорили с Артуром накануне его концерта, где он представил программу «Мосты». Это было начало 2020 года, когда еще разгорался пожар эпидемии.

 

– Позволь мне, не злоупотребляя твоим временем, задать тебе несколько важных для меня вопросов. И начать мне хотелось вот с чего. Как получилось, что ты тяжелую работу  превратил в любимую профессию. Когда я учился в музыкальной школе, так и не смог побороть отвращения к многочасовым занятиям (с моей точки зрения – скучнейшим), и в итоге не стал музыкантом. А ты стал. Переживал ли ты нечто подобное в самом начале своей карьеры или сразу влюбился в инструмент и во все, что с ним связано?

– Честно сказать, я не очень знаю, я думаю, что стал профессиональным музыкантом отчасти случайно, а отчасти потому, что не мог им не стать. При этом, сколько себя помню, я всегда ненавидел заниматься, просиживать часами за роялем. Я просто отдавал себе отчёт, что надо работать, чтобы получить результат.

Так продолжалось в течение моего детства и отрочества, период, в который у меня совсем не было профессиональных амбиций. А затем наступили два важнейших этапа.

В 20 лет я встретил педагога, который мне открыл настоящий секрет работы и позволил превратить часы за роялем в настоящий профессиональный результат. А незадолго до моих 30 я решил покончить с участием в международных конкурсах, я начал заниматься без давления, оставшись один на один с ответственностью перед самим собой (а также начал преподавать), и… я начал обретать огромное удовольствие в работе, потому что каждый демарш в ней наконец обрёл истинный музыкантский смысл.

 

– Как ты думаешь, что такое Дух музыки? И есть ли у музыки Дух? Вопрос, безусловно, абстрактный, но как еще можно назвать то, что наполняет музыку каким-то вышним смыслом?

– Ещё один трудный вопрос… Музыка для меня одновременно и язык, и энергия, которая нас объединяет, нас, живых, и объединяет нас с божественным. Это язык, который позволяет все сполна, все чувства, все эмоции, мысли, передавая это немедленно без необходимости подыскивать слова.

Весь спектр человеческих чувств в едином, и это может быть и есть он, Дух музыки…

 

– 21 февраля ты играешь сольный концерт, представляя зрителя программу «Мосты»? Во-первых (для тебя, колесящего по миру круглый год, концертирующего беспрестанно), почему ты остановил свой выбор на мастерской Никогосяна? Во-вторых, почему твой выбор выпал именно на этих авторов? Особенно меня интересует Метнер. Чтобы ты мог сказать об этом.

 – Прежде всего я обожаю это место. Могу дать вполне прагматичные объяснения : красота этого места, акустика, хороший рояль, но это простирается гораздо дальше.

Мне здесь хорошо, я люблю здесь быть, здесь заниматься, играть. Здесь невероятное Присутствие, сильнейший артистический отпечаток (след), позитивная энергия, вот почему мне так хорошо здесь. Поэтому что может быть более естественно, чем сыграть эту дорогую для меня программу именно здесь, провести этот эксперимент.

Каждая часть программы начинается с «прелюдии», Прелюдии Рахманинова в ми бемоль мажоре и Сказки Метнера в той же тональности. Гайдна и Шопена объединяет свобода, импровизация, озорное, большое и почти радостное дыхание, которое царствует в обоих этих произведениях, поэтому мне хочется их объединить.

Патетическая соната Бетховена и Трагическая Метнера в моем представлении сочинения, которые естественно перекликаются между собой. И не только одной и той же тональностью, до минором. Я смею надеяться, что смогу убедить в этом слушателей.

Метнер для меня – великий фортепианный композитор, он ещё не занял место, которое заслуживает, я ощущаю себя нераздельным с ностальгией, царящей в большинстве его творений.

 

– Как ты думаешь: выбор площадки имеет значение для успеха концерта, проявления того самого Духа музыки? Ведь есть десятки, сотни, раскрученный, коммерческих, звездно-, шоу- площадок, на которые (будем откровенны) не хочется приходить?

– Да, конечно, но площадка это ещё не всё. Концертный зал, имеющий долгую историю, обладает сильнейшей энергией. И когда ты попадаешь в его добродетельный круг, эта восхитительная энергия помогает тебе воспарить.

Но и это не всё. Восприимчивость публики, юмор, шанс (удача), совпадения – все играет роль как в отдаче артиста, так и слушателя. И мне кажется, что галерея как раз одно из таких благословенных мест, аура которых помогает исполнителям и публике, и я, надеюсь, что так будет всегда!

 

– Артур, к чему ты стремишься, строя свою карьеру (хотя в твоем случае «карьера» звучит чересчур утилитарно, как мне кажется), эволюционируя, любя, страдая, работая? Что тобой движет в творчестве и чего бы ты хотел в итоге добиться?

– Я не знаю что такое итог, если не смерть, и я не желал бы об этом задумываться. То, чего мы желаем и ждём от жизни – эволюции, я бы желал по-музыкантски.

Продолжать мое развитие, всегда, самовыражение за инструментом (роялем), оставаться любопытным, естественным и готовым к открытиям. Что до жизни вообще, я бы хотел иметь просто чуть больше времени для меня и моих близких. Что мною движет? Любовь.

 

Вопросы задавал Алексей Шульгин. Фото автора.

 

Своеобразное блиц-интервью с солисткой Ереванского государственного театра оперы и балета имени А. Спиндиарова Варсеник Аванян. Я делал его быстро, к концерту, поэтому многого не удалось достичь. Обаяние, магия артистки, идущее через ее творчество, возможно хоть тысячной долей промелькнуло в этом разговоре. У меня совершенно определенное отношение к музыкантам (об этом будет сказано в ближайших материалах), Варсеник – утверждает все лучшее, опровергая все худшее, что связано с «музыкальной» тусовкой. Надеюсь, что выпадет шанс пообщаться с восхитительной певицей в будущем.

 

- Варсеник, позвольте мне начать, наверное, с главного вопроса: для Вас музыка это возможность добиться славы, самовыразиться, заработать? Или это другое? Не хотелось бы выражаться высокопарно, но что Вы чувствуете во время пения (может, как говорили в старину, - божий проводник)?

- Очень трудно ответить на Ваш вопрос. Музыка с самого моего детства была частью меня. Как вы ответите на вопрос, что для вас ваше дыхание. Именно так звучит вопрос для меня и о музыке. Я занимаюсь музыкой профессионально, поэтому требуется работать для соответствия высоким требованиям, а оценка соответствия этим требованиям и есть признание слушателя. Поэтому если говорить о признании, то конечно это важный индикатор твоего профессионализма.

Во время исполнения я всецело сконцентрирована на выученном материале, на том, чтобы соблюсти воспроизведение всех тонкостей, нюансов подмеченных во время изучения произведения и донести до слушателя идею композитора.

 

- Прошу Вас рассказать немного о себе: из какой Вы семьи, где и как Вы учились, как начались заниматься пением?

Как и многие советские дети, я и мои братья посещали музыкальную школу. Музыка звучала в стенах нашего дома, как классическая, так и народная. Любовь к пению была всегда, о профессиональном пении я и не думала. Профессиональные вокалисты были для меня людьми со сверхъестественными способностями. Я не могла себе представить, что благодаря каждодневным занятиям голос может приобрести те краски, форму и тембр, благодаря которому можно исполнять классический репертуар.

Многое в моей жизни изменилось после встречи с профессором Ереванской консерватории Сергеем Данеляном, благодаря которому я поверила в себя и полюбила оперную музыку. Так начался мой путь изучения вокального мастерства.

 

- Сегодня Вы известная певица. Остались ли у Вас профессиональные мечты? Какие планы Вы строите на обозримое будущее? Может быть, есть произведение, над которым Вам хотелось бы поработать?

- Без мечты невозможно двигаться вперёд. Существует огромное количество произведений, как в оперном репертуаре, так и в камерном, которые я ещё не исполнила на профессиональной сцене. Например, очень хотелось бы исполнить партию Далилы из оперы Сен-Санса «Самсон и Далила» или партию Эболи из оперы Джузеппе Верди «Дон Карлос». Из русского репертуара это партия Любаши из оперы Римского-Корсакова «Царская невеста».

 

- Можно ли сказать, что музыка делает Вас счастливой?

- Я люблю музыку.

 

Вопросы задавал Алексей Шульгин. Фото Екатерина Софронова.

Может быть, я виноват, задержав интервью на год (оно лежало в столе). Но мне кажется, что новизны и силы эта беседа не потеряла. Не буду писать во введение, какое уважение и интерес испытываю к личности и творчеству Курушина. Сам факт нашего второго интервью о многом говорит.

 

-Александр, с момента нашей прошлой беседы прошло два года. Остается только взмахнуть руками: как летит время! Что-то радикально поменялось в Вашей жизни с тех пор?

 

-Радикально – не знаю. Я уехал из дома Лансере и переехал на Электрозаводскую, что потребовало больших сил. Это было в ноябре-декабре 2018 г. В это же время я ждал окончания передвижной выставки «Красные ворота. Против течения», которая должна была окончиться 5 декабря в здании РАХ, и на которой должны были быть мои работы. Я мучился в сомнениях, будут ли они показаны, но в конце концов это случилось, моя работа «100 лет революции» была вывешена и я получил диплом и премию Церетели (50 тыс. рублей как никак). Т.е. мелкие «награды» помаленьку сыпятся, например, 15 мая 2019 г. я получил еще одну премию, безденежную, правда, но уважительную – премию имени М.А.Булгакова, можно сказать, что была отмечена моя многолетняя работа в этом направлении. Кроме этого продолжаю писать и публиковать научные книги – учебные пособия, что держит меня в ритме педагогической деятельности. За последние годы я написал и издал, может, штук 5-10. Обычно я много езжу на Академическую дачу художников, а также за границу – в Черногорию (с художниками) и вТурцию. Так что, наверное, это главные мои события за это время. Умирают друзья и коллеги. Раз в месяц кого-нибудь провожаю. Поездки в ДНР, где я каждое лето провожу недельные занятия (уже 5 раз) – тоже событие, и потом я подарил Донецкому музею уже 29(кажется) работ, что тоже событие.

 

- Вы участвовали в издании ТСХР и РАХ «Против течения»? Для чего Вам понадобилось своим именем пополнять этот «синодик» живых? Скажите откровенно, какая цель участвовать в массовых «забегах»? Я Вас знаю как явного индивидуалиста?

- Да, участвовал и уже два раза – в 2016 и в 2018 году, оба раза «дошел до финала». Когда я начал «борзеть» и задумал работы типа «Житие Е.Б.Н.», «Житие В.И.Л», «Судьба Человека», я думал, как бы посмотреть реакцию зрителя. Появились платные выставки с шикарными названиями, типа «Международная неделя искусства», в ней за 1000 рублей можно было выставить одну работу. И я начал пользоваться этим, показав сначала «Жизнь Ленина». Сердце замирало, когда я сдавал и показывал эти явно нестандартные картинки. И поэтому часто я их сдавал, не показывая лицом, а ожидал реакции потом – пройдет- не пройдет. В этом может моя зэковская трусливая натура проявляется. Но в целом все проходил нормально. И даже за картину, посвященную Путину, я получил Грамоту и 1 место (обычно на этих выставках есть Председатель жюри, и в тот раз был Гавриляченко С.Н. профессор Суриковского института, и, как я предполагаю, сам с диссидентскими замашками). Насчет цели участвовать в этих забегах. Я о своем творчестве все же невысокого мнения, отношусь по принципу каждому свое, так что твердо хочу сказать – не для «прославления». Каждый вершок, или сверчок свою нишу знай. Но если приходит что-то в голову интересное – стараюсь реализовать. А принцип у меня – хочется реакцию увидеть. Лучше если отрицательную. Время идет, и остается только вспоминать, как в 1993-1996 годах ездил в Чехию и Германию и рисовал, наблюдая реакцию бюргеров. Это кормило, и учило. Да нет, трудно сказать – индивидуалист ли я. Ведь я в годы студенчества я был организатором в разных областях, даже в комсомоле работал (в партию, как я уже говорил, меня не взяли с формулировкой «таких надо давить в эмбрионе»), да и сейчас я люблю потусоваться с друзьями, услышать от них даже смешное. А вообще-то источником движения у меня – книги и наблюдение за т.н. простым народом.

 

- Есть сейчас тема, которая волнует Вас в живописи? Может даже намек темы, к которой Вы подбираетесь, ища язык и форму выражения? Сейчас, как я чувствую, в воздухе висит огромная тема, но к ней не прикасаются по ряду причин.

- Тема видимо есть. Каждый раз, когда я выезжаю на пленер с друзьями из МСХ (это бывает по пятницам во время активного семестра, т.е. октябрь – июнь), я задумываю какую-нибудь картинку, и не просто пейзаж, на которые ориентированы почти все, кто едет с нами в автобусе, а как раз что-то «прикольное». В этом автобусе, будем считать 50 человек, с учетом смены – со стами московскими художниками я сейчас «на короткой ноге», и нужно сказать, что это в основном выпускники Суриковского и др. престижных художественных ВУЗов. Понаблюдать за ними интересно. Я там один из самых старых (примерно человек 5 моего возраста из постоянно участвующих). С другой стороны, если какое открытие выставки или встречи с истинными стариками – с Жарковым или Шульженко или с Худяковым – обязательно пойду, и хоть издалека посмотрю. Особенно Шульженко – близок мне по понятиям. Но я с ним не пересекался. А вот Худяков Костя, и тот же Церетели – на удивление – выходит,  поднимают руку за меня при голосовании. Есть еще Гавриляченко, которого я ,пожалуй, сильно уважаю, хотя он и профессор Сурка, и, кажется, там больше неким восхищаться (пожалуй еще скульптором Рукавишниковым). А вот у его сына был я в мастерской – только внутренне вздыхал. Нет, такая «раскованность» не по мне. Абстракционизм, экспрессионизм – это по мне, если я вижу, что это выношенное, и грамотное. А грамота в этом есть и должна быть. Опять возвращаюсь насчет темы. Если посмотреть в историю – Рембрандт взял тему – это предельно качественная чувственность – срез человека того времени, и даже целого тысячелетия, поскольку в это тысячелетие осталось следов мало, только разработки библейской темы, и Рембрандт, Рубенс, Леонардо – они первооткрыватели человека как такового, но правда «достойного», т.е. белого. Наши передвижники – взяли, да, новую тему, новую планку – они стали лить слезы и помогли очередному слому общества, приходу нового барского племени. Нынешнее поколение т.н. художников – слабого ребра самодвижущихся особей, которые могут только приукрашивать и обсирать действительность – они тоже фактически будут выполнять такую же миссию. Так что я пока НЕ ЗНАЮ о теме, но буду думать.

 

- Александр, вопрос этот риторический: почему же так случилось, что все ведущие места заняты бездарностями, прожженными шельмами и купленными людьми? Почему так убого, скажем, московское арт-пространство, так заплевано, скучно, разрозненно и опаутинино? Вы можете не согласиться со мной, но тогда, как на Ваш взгляд обстоят дела?

- А что значит ведущие места? У кассы, наверное. Да, я с этого года поближе познакомился с теми художниками, квадратный метр работ которых стоит 500 т. р. Это люди работавшие много в течении всей жизни, работающие хорошо, соревнуясь и пр. Сейчас им за 80. И это примерно (если по Москве говорить) человек 100. Они пишут не так много, но если продают работы, то по этой цене. На местах (в областях, крупных городах) тоже человек по 30 есть, но цены у них пониже. И вот зная эту ситуацию, интересно за ними наблюдать. Здесь есть все – и неудачи, и зависть. А выглядит оно убого, может, со стороны. Кроме этих 100 есть еще 1000, которая активно участвует в пьянках, расхвалениях друг друга и других радостях жизни. Многие, может быть 70%, работают на РПЦ и имеют свои 50 тыс. в месяц. Андеграунда в том виде, как было во времена Воробьева, сейчас я не вижу, он есть среди молодежи, но видимо связанный с наркотой и пр. Анти-путинизма ясного тоже мало. Хотя, когда я жил в Лансере, часто ходил на митинги и с удовольствием. Церковная обитель, к которой я очень подозрительно отношусь, считая, что это отвлечение и успокоение бараньего стада. Но так было всегда, так и будет, даже когда властвовать будут роботы.

 

- Как Вам удается отстаивать свою душу: иметь право на творчество, свой стиль, взгляд, отношение к определенным людям? Учитывая, что людей Вы не избегаете, часто участвуете в коллективных поездках по городам и весям, бываете на мероприятиях таких тяжелопятых организаций, как РАХ.

- Насчет души: у меня еще есть одно занятие, т.н. научная работа, она вытягивает 50% сил, а может больше. Сейчас бросил, а совсем недавно 20% отдавал еще написанию т.н. «мемуаров». Насчет людей – такое мое свойство- врагов почти нет. Сразу ухожу в сторону, хамов не люблю, и если и пью вместе с ними, говорю «под них». Интересно мне потусоваться в окололитературной среде, если приглашают. Жаль, сильные мои друзья – писатели Галкин В., Сенин Т., Чанышев А.Н. ушли из жизни. Темы можно черпать из их произведений. Из их жизни, да и портрет того же Чанышева, или Коли Чистякова – я написал и в этом направлении, вполне могут двигать темы и ставить задачи. Если говорить по планам по мелочам – я стараюсь отражать сегодняшний день, но оправдываясь тем, что я определенное событие видел сам и был свидетелем. Например, побоище на Болотной площади 6 мая, да и подобные «события». Гражданская гора, кажется, не за горами. Так что и Нестор Махно мне интересен.

 

-В Ваших «фантастических» картинах социальная тема перевешивает. Не боитесь высказываться?

-Нет. Было бы что сказать. Конечно, есть такие художники (одна дама, забыл имя), которые плюют, явно не растирая. Я ориентируюсь на таких, как Брейгель старший, Перов, Репин, Ге. Среди западных я никого не знаю, когда потусовался в Европе, посещал музеи, но ничем не увлекся.Правда, Ван Гога – не трогаю. Это по биографии очень близкий мне человек. Так что нет, не боюсь. Только бы суметь найти и согласовать форму и содержание, цвет и мысль, пластику и тон. В общем, хочется, чтобы было, как говорят, «красиво», но рубило. Но такого мне достичь пока не удается.

 

- Тема – художник и страх. Как Вам кажется, она актуальна? Ведь сейчас страх недополучить, лишиться работы, тоже делает художника рабом, начиная с его первых шагов в искусстве?

-Вообще-то я труслив. Наверное, это генетическое – с Карабаса и Долинков пошло. И мать моя лишнего не говорили, и отец, хотя 12 лет сидел за правду и смелые высказывания. Но не зря я выбрал этот способ что-то промямлить. Это написал – кому надо – зауважает. Ведь надо честно сказать – каждому свое. И иные мои картинки обладают ценностью и новизной. Лишиться работы на ближайшие два года я не боюсь. Самое главное для меня – здоровье, силы и жилье. Когда я переехал на Электрозаводскую, то почти каждый день вздыхаю – как же мне повезло попасть в такую нормальную комнату, и это продлевает мое существование. Есть дарвиновский отбор – художник становится им, только вызрев как личность. Нужно суметь что-то сказать. Как, т.е. с каким мастерством – второе дело. Но это второе дело достигается у современных молодых

художников в первую очередь, к 20 годам, а что сказать. Мой любимый художник Бато – с такой щемящей волей, любовью и мастерством – но ему НЕЧЕГО сказать. То же, близко к тому – мой друг Олег ТЕНЯЕВ. Семья, в какой-то момент самоуверенность, а то и стакан срабатывает часто и губит на корню хорошего, отличного художника, мастера. Да это все знают и понимают.

 

– Почему, имея Россию, такую богатую русскую культуру мы сегодня имеем такую убогую армию мазил? Ведь просторы, леса, озера, монастыри и церкви (те, что пока не развалились) – неизменны. Что происходит с людьми? Почему же даже прекрасное не имеет влияние, остается малозамеченным и маловостребованным?

-Покупателей стало очень мало даже среди «среднего класса». Потому что страна падает в очередную яму. Интерес к жизни среди картин, скажем, или прислушиваться к другому мнению, выцветает, уходит в собственное авто, дачу, заграничные поездки, удовольствия и ТВ. Художник как просветитель вымирает, неинтересен. Тоже самое можно смело сказать о писателях, учителях и др. представителях т.н. духовной жизни. Образование, а художнику образование ох как нужно, угасает. Выпускники художественных ВУЗОв - часто троешники. При этом все друг друга хвалят, выпячивают свою уникальность. Нет плеяды художников как на рубеже 19-20 века. Нет приличных выставок. После Малой Грузинской, да и нескольких Манежей – все угасло. Это верный показатель, что все идет в трубу.

 

- Трудно ли Вам тянуть лямку? С какими проблемами сталкиваетесь лично Вы, Александр?

-Нет сейчас не трудно. Пенсия и две мои работы (в МЭИ и в КБ) помогают сводить концы с концами. На холст и краски деньги есть. Хотелось бы дружить с хорошими художниками, причем без избыточного пьянства. В мастерской, которой я обитаю уже полгода,  одни бессемейные дамы, мучающиеся тоской. В соседних мастерских – пока я туда прямо не вхож, все нужно договариваться, звонить. А в результате оказывается только голову замутишь и замучаешь.

 

- Чтобы Вам хотелось еще успеет выразить в творчестве, чем прозвучать?

-В принципе несколько моих тем – ГУЛАГ, История России, люди – как в <+> так и в <-> это мои темы. Этого еще хватит надолго. Будем смотреть, что происходит вокруг, и изображать, одновременно нужно учиться, улучшать мастерство (при этом одновременно зрение гаснет, рука дрожит).

 

-Вы известны и издание малотиражным книг о людях, кого по разным причинам обходят вниманием. Что-то у Вас вышло за последние два года? Хотя, может быть, в первом вопросе Вы уже мне ответили.

-Последние пару книг написал о ЛИТО и о Булгаковском Фениксе. Там еще одна книга должна быть. А также хочу написать о Любови Евгеньевне Белозерской-Булгаковой. Вообще у меня много архивных материалов уйдет бесследно. Недавно Таня Епифанцева вышла на меня, планируем издать книгу о Георгии Семеновиче Епифанцеве. Кстати – это тоже дико прямой и смелый человек был. Друг Высоцкого. Портрет Высоцкого я, кстати, в этом году написал, но нужно еще править. Можно и портрет Епифанцева создать, а также одного моего друга профессора, Нефедова Евгения Ивановича, которому вчера исполнилось 87 лет.

 

- Александр, что для Вас творчество?

-Простой ответ, а как трудно ответить. Может так: цель существования, то, что успокаивает при разговоре с собой, и убеждает, что не зря ходим по земле.

 

Беседовал Алексей Шульгин. Фото Екатерина Софронова.

- Начнем?

- Да, признаться, что я так давно ждал, что кто-то наконец решит сделать со мной интервью, что уже перегорел. Но попробую.

 

- Тебе, правда, было так нужно, чтобы с тобой сделали интервью?

- Смотря, что под этим понимать. Мне абсолютно не нужно псевдо-интервью, то чем сейчас почти все заняты: говорят, говорят, говорят о себе, непонятно зачем столько говорить о себе. Мне хотелось поговорить, мне есть , что сказать, накопилось. Я очень активно жил и много общался, чтобы узнать, запомнить. Понимаешь, у меня хранятся стенограммы моих разговоров с Ольгой Лепешинской, Виктором Боковым, были какие-то уморительные телефонные разговоры с Беллой Ахмадулиной. Мне кажется, прости, что у меня присутствует свой угол зрения, я по-своему все вижу, поэтому хотелось поговорить….

 

- А сейчас?

- Давай уже переходить к вопросам по существу…

 

- Попробую. Сейчас Алексей Шульгин это…

-… Человек, который продолжает жить, заниматься творчеством, зарабатывать деньги (это плохо у него получается). И…

 

- Ладно, каким творчеством ты занимаешься?

- Хочется ответить: я поэт – пишу стихи. Но я постоянно мучаюсь этим вопросом: кто-нибудь понимает сегодня, что поэзия это работа? Только по-настоящему каторжная, измождающая и убивающая в конце концов. Трагические концы поэтов не новость. Все гиганты мира поэзии кончали трагически. На своей шкуре я испытал все «прелести» жизни поэта. Отверженность, тоска, безденежье….. Я не отношу себя к гениям, хотя хорошим поэтом себя считаю. Не знаю, как кончу жизнь сам, но тяжесть поэтического гнета на мне каждый день. А итог? Несколько счастливых мгновений в году, когда сам вдруг радуешься строчке. Иногда в стихотворении более глубоко можно выразить какую-то важную мысль или чувство, гораздо более  точно, чем в прозе.

 

- Ты помнишь наизусть свои стихи?

- Нет, почти ничего не помню. И когда очень мучился этим…

 

- Прошло?

- Да, со временем, особенно, когда прочитал, что Блок, готовясь к выступлениям, готовился, перечитывал свои стихи. Если Блок шуршал бумагой, что говорить обо мне.

 

- Ты доволен написанным?

- Как правило, нет, никогда не доволен. В процессе написания, в момент подготовки книги – живу этими стихами, буквами, иллюстрациями, погружен в самого себя. Но когда книга готова, мне это уже не нравится, не нравлюсь сам себе, все переделал бы, а большинство стихов вообще выкинул. Но опять же с возрастом я начал понимать, что если все рвать и переделывать… Ну, во-первых, неинтересно, не будет этого временного, хронологического колорита, вкуса, а во-вторых, можно сойти с ума. Поэтому написал стихи, собрал сборник и забыл.

 

- У тебя много книг?

- Нет, всего две. Одна издана, вторая сделана, но повисла. Когда я только начинал писать, оформлял отдельно каждую книгу, придумывал названия, перепечатывал на машинке стихи. Серьезно  и профессионально работал. Это сейчас я перешел в категорию любителей. Вот до двадцати лет у меня было семь книг, две поэмы, ящик дневниковых записей и прочая, прочая. А сейчас две книги. Вообще, когда у меня появилась пишущая машинка, я окончательно понял, что я писатель. Это теперь мне сложно жить, понимая, что я по существу своему поэт. А тогда все было просто. Но, слава Богу, что меня вовремя поразили сомнения, а то я бы писал книга за книгой и сегодня у меня было бы сорок томов стихов, как у очень многих плодотворных литераторов. Я их побаиваюсь…

 

- А если шутки отбросить, как складываются твои отношения с современными писателями?

- Никак. Простите меня читатели, но я убежден, сегодня в России почти нет достойных писателей из тех, кто печатается.  Мне хотелось бы сказать жесткое, конкретной НЕТ, но я не все читаю, живой человек, каюсь. А андеграунд, те, кто не напечатан, что о них говорить? Этот феномен еще будут изучать всякие филологи потом: почему в России при свободе слова печаталось всякое фуфло…

 

- Мне бы…

-А как сказать? Фуфло. Мое мнение, а оно, поверьте выстрадано, выверено и подкреплено фактами: в России и печатаются по блату. О детективах, порнографических романах, фантастике и попаданцах я не говорю. У меня друг, известный художник, по возрасту дед, по блату попал к издателям, картину пришлось нарисовать и подарить, чтобы попасть к нужным людям. Не напечатали его, некоммерческая книга, пишите, ему  говорят, роман. Бред! Коммерческая эта книга, я знаю. Но так складываются дела. Издательства поражены коррупцией, недальновидностью и бизнес-планами. Вообще, настоящее искусство само по себе в начале некоммерческое, нужно, чтобы прошло немного времени. Потом на нем заработают. И я мог бы еще потрясать воздух долго. Но зачем оканчивать скулежом, окончим на победном аккорде: я продолжаю писать стихи, буду их писать до смерти на зло  времени, обстоятельствам и недоброжелателям. Точка. Правда, пока я запретил себе писать…

 

- Это почему?

- Чтобы истосковаться по-настоящему по стихам. Страсть должна быть. Живая кровь. Перелистывая бумаги, наткнулся на свои стихотворения начала 2000-х годов. Был удивлен и обрадовался. Заменить одно, два слова и книга! Смотрел на себя со стороны. Удивительное чувство. О чем еще поговорим?

 

- Ты говорил о творчествах. Значит, все не ограничивается только поэзией. Чем ты еще занимаешься, о чем хотел бы рассказать.

- О прозе говорить не буду. Ею нужно заниматься, а времени нет. Одни наброски. Может две, три законченные вещи. Прозу – пропустим. Я пишу о художника.  Давно, уже лет пятнадцать, а может больше. Эгоист, поэт, человек в себя я посвятил много времени другим людям – художникам. Это особая порода – я их люблю. А тех, кто прикидывается художником – ненавижу.

 

- Мог бы ты поконкретнее сказать, что ты пишешь, о ком ты говоришь…

- Разговор может затянуться. Попробую как-то сжато сформулировать мое видение вопроса. Даже проблемы. Вообще, сперва никакого конфликта нет. Мы с детства смотрим книги с картинками, у каждого формируется вкус. Все равны. Это потом кто-то становится «ровнее». Я тоже читал детские книжки и смотрел картинки Чарушина, Рачева, Билибина, Мавриной, Юрия Васнецова, старика Виктора Васнецова, Устинова, Курдова, Никольского, Конашевича…. Я могу бесконечно называть фамилии – люблю этих волшебников, помню. Хотя маленький не знал, кто из них кто. Не задумывался. Это так естественно, что в книжке – картинки. После института уже, начав работу в школе, я встретился с дачным приятелем (он паталого-анатом), который почему-то вбил в себе в голову, что я журналист. И этот приятель обязательно хотел мне помочь написать статью. И так в подсознании паталогично закрепилось, что мне что-то нужно писать, что-то журналистское. И было много трагикомических эпизодов, как я пытался быть журналистом. Ездил к дальнему родственнику в «Огонек», видел там Никонова и Дмитрия Быкова. У меня тогда возникло после встречи с ними отвращение к журналистике вообще. Сидят вот эти, на стене все в порнографических картинках, говорят: напиши о наркотиках в школе. А мне противно, я Блока читаю, символизм… Не помню, выпивали мы. Скорее всего  нет, я тогда был скромный. Почти не пил. Мой родственник из «Огонька» вскоре умер на почве изношенности от спиртного. Ничего про наркотики в школьных туалетах я писать не стал. Мне тогда повезло, что тогда же я попал в дом ученика Остроумовой-Лебедевой Николая Васильевича Синицына. Синицын был младшим другом моего прадеда, я к нему попал просто: взял письма покойного прадеда, написал письмо, списал адрес и отправил конверт Синицыну. По злой иронии судьбы мы жили на одной улице в соседних домах. Вот бы пораньше написать… Я пришел в дом Николая Васильевича, он был стар, совсем одрях, умер спустя полгода после знакомства. Но встреча с ним меня озарила, он открыл мне иной мир, мир Искусства. И я начал читать о художниках, что-то искать, копаться. Прошу заметить, что я родился и вырос в Чертанове в обычной семье, родители инженеры. Спустя годы я узнал, что мой прадед купец, репрессирован, расстрелян в Бутово, был большим человеком в Рязанской губернии. А в детстве: сад, школа, картинки из шпона на стене, Чеканка, скромна библиотека в четыре полки.

 

- Ты как-то издалека начал.

- Наверное, после Синицына я завел знакомства с Виктором Боковым, но поэты меня никогда не привлекали. С ними скучно, поэт – одиночка, а все эти стадионные приятели и групповщики, «возьмемся за руки друзья» - категорически не мое. В ЦДРИ познакомился с Ольгой Лепешинской и был потрясен ее осанкой, манерой разговаривать и держаться, запомнил картину Пикассо на стене ее кабинета. Но и в этой среде мне было неловко. Потом, начав писать книгу о Синицыне, мне потребовались воспоминания, Я начал встречаться с его учениками и знакомыми, даже незнакомыми: Николай Калита, Юлий Берковский,  Таисия Скородумова, Валентина Жигалова (вдова Юрия Жигалова), Лев Дурасов – мой «золотой фонд», люди заложившие во мне что-то, давшие с ними освоить азы. Потом уже знакомства разрастались: Домогацкий, Жилинский, Церетели, Чегодаева, Иларион Голицын, семья Сергея Николаевича Соколова… Бесконечно можно наращивать список. Это замечательные люди. Мы встречались, они много рассказывали, я записывал, потом начал публиковать о них скромные статьи, совсем неприметные вещи, но, чем-то трогательные. Я тогда работал в «Лукойле», у алекперовской компании были журналы, водном из них можно было  публиковаться. Спасибо редактору Игорю Марьину, замечательный человек, у которого я тоже учился.

А потом мои глаза стали открываться. Понимаешь, я никогда не обращал внимание на одежду, квартиру, весь этот в принципе никому не нужный пафосный антиквариат, снобизм. Я стал бывать в таких домах! От меня стали чего-то ждать. А я оставался наивным молодым парнем, который влюбился в искусство и которого влекла тайна творчества. Я таким остаюсь и сейчас. Были моменты, когда какая-то парша накрывала.

 

- Можно поподробнее…
- Тебе так хочется ворошить это говно? Знаешь, личное очень часто переплетается сделами, которые ты делаешь. Туманно? Я сам не до конца могу объяснить, Что хочу сказать. У меня так бывает.  Что-то рушилось во мне, попал в богему, узнал, что такое современное искусство. И года два начисто просрал, разбираясь, что есть что?

 

- Как-то грубо у тебя выходит…

- По-другому о современном искусстве я сказать не могу. В России слабое искусство, потому что все оно скуплено и в руках дилетантов, у которых одна задача: делать бабки. Знаешь, как это надоело? Галереи, в которых подмена искусства: антиискусство. Или показывают псевдо-героев, еще тебе три часа объясняют, почему это хорошо. Ты три час потерял, но тебя не переубедили, потому что – плохо.

 

- А кто виноват?

- Все. Политкорректность, прежде всего, я встречаюсь с умными и вроде бы симпатичными людьми, они со мной наедине говорят правильные вещи, кого нужно ругают. А потом я вижу фотографии этих людей с теми, кого они поливали. Ну это же кошмар! Ну как так можно? Разве это не предательство. Я ненавижу лицемеров. У меня из-за этого количество недоброжелателей растет постоянно, хотя я все пытаюсь в сторону отойти.

 

- Ты уверен, что прямо так у тебя много врагов?

- У меня есть такое чувство. Я, правда, особенно ничего не делаю, чтобы враги появлялись, но сам факт жизни независимого человека порождает противодействие. Я на своей шкуре это знаю, заявляю официально. Продолжу, виноваты все эти вдовы и наследники художников, которые после смерти из человека делают какой-то манекен, увешанный бирками. Ведь нужно  продавать, дороже. Эти люди монополизируют художника, но ничем хорошим это не заканчивается. Либо разбазаривается, распыляется наследие куда-то, либо продается какому-то барыге или галерее (что неплохо, в конце концов), либо начинают драконить, отстаивая свои авторские права на… Я мало встречал порядочных наследников, действительно готовых служить памяти ушедшего. Наоборот, чаще встречаешь. Ну смотри, у меня была знакомая, вдова художника, с которой мы мило встречались, говорили, курили, во многом наши мнения совпадали, иногда эта знакомая срывалась на исповеди, говоря о некоторых общих знакомых, поносила их (за дело, правда). Но потом стала к этим «пропоношенным» людям ходить, стала появляться на всех мероприятиях этих «поносников», в камеру говорит похвалы. Чувствую, отношения наши холоднее и холоднее. Я вообще стараюсь избегать исповедей, потом тебя человек может возненавидеть. Ну разошлись мы и разошлись с этой знакомой, но зачем она стала «поносить» меня везде? Я так и не понял. Догадываюсь. Сделаю вид, что меня это не тронуло.

Когда ты что-то делаешь – враги появляются. Большинство околокультурных людей предпочитают сами ничего не делать, а советовать, вносить поправки, критиковать, называя вещи своими именами – паразитировать. Вообще среда «арт-особей» - это пиздаболы, говорят, ради того, чтобы говорить. Болезнь. Интернет множит больных эгоистов, которым важно, чтобы у них росло количество лайков и «друзей». Все эти виртуальные арт-сообщества. Мама! Куда все это движется? По цензурным соображениям, не озвучу.

Современных «художников» я терпеть не могу, там творчества нет, там любви нет, все остыло, есть амбиции и претензии к людям, миру. Нет Бога и вдохновения. У меня есть свой рейтинг, условно говоря, художников, кого я люблю, за кем стараюсь следить: Клара Голицына, Копачев, Тэнно Соостер, Валентин Воробьев, Вера Ельницкая, Александр Курушин, Павел Дурасов, Андрей и Сан Саныч Волковы, Николай Устинов, Олег Отрошко, Вадим Горбатов – это из живых. Еще немногих могу перечислить. Простите, что всех не перечислил. А остальные у меня вызывают оторопь и вопросы: самый главный вопрос – почему вы ЭТО делаете?

 

- Ты мог бы о Воробьеве сказать, я знаю…

- Давай я немного позже о Воробьеве скажу. Мы важного момента коснулись. Ведь художник, в чем-то он глашатай  Бога, он человеку должен надежду дарить, но и глаза открывать на проклятые вопросы. Как сложно одно с другим совмещать. А часто: сидит какая-то лять в студии, что-то рисует, вино пьет, ждет, чтобы ею восторгались. Содержит шалман моральных уродов и сама давно уже конченый урод. Это страшно. Я не для того говорю, чтобы ругаться. Я через эти шалманы прошел, наблюдал таких «богемщиков», пил с ними водку и, грех есть, один раз за деньги написал хвалебную статью для каталога. Прости мне, Господи.

 

- Не юродствуй…

- Если бы я юродствовал. Считаю, что едва не погиб, общаясь с такого рода господами и дамами. Слава Богу какой-то здравый смысл возобладал…..

 

- И сейчас…

- Сейчас я с подобными дамами и господами не общаюсь, аргументировано поливаю их из своего угла и всем советую: руки богеме не подавать.

 

- Но богема, ты же не в широком смысле слова говоришь?

- Думаю, из контекста понятно, о какой  богеме я говорю. О Воробьеве. Господи, если бы кто-то знал, сколько я из-за него получил оплеух! Но я люблю этого художника и противоречивого человека. Два года жизни я честно посвятил ему, можно сказать без сна и отдыха работал. В январе 2017 года все-таки сделал выставку. Спасибо всем, кто помог: Виталий Копачев, Андрей Волков, Михаил Алшибая. Но подчеркну, это моя работа, от начала и до конца. А сколько было странного с этой выставкой: взлом сайта галереи, ругань  ряда лиц, предательство и малодушие, некоторые просто слились до этого обещав поддержать. Все в лучших традициях. Возникнет вопрос: за что ты любишь Воробьева? Отвечу: он живой, пульсирующий художник, очень чувствующий время, неожиданный и смелый колорист, а как – человек, он не бронзовая статую, как почти все его коллеги по неофициальному искусству, парадоксальный, злой. Его книги наплодили ему в России очередь врагов, он действительно у нас враг народа. А если почитать письма Штейнберга, Талочкина, Ситникова и многих, многих других становится ясно, что он имел право о некоторых деликатных вещах говорить правду. Многие начинают скулить: как он смел, покусился на святое? Ладно, что святое, что несвятое время покажет. Я вообще мнению современников не склонен доверять, так же как биографии художников читаю с большой острожностью, ибо склонны художники лакировать, профессия сказывается.
С Воробьевым тяжело, он может обидеть несправедливо, нахамить, но за этим скрывается тонкая душа, ранимая и издерганная. Летом этого года его картину продали за 95000 рублей. В разгар кризиса неплохая сумма. И в этом моя заслуга, потихоньку прорубается дорога художнику. Все личные споры меня не интересуют, пусть старики грызутся между собой, я в очереди за места под солнцем не стою. Мне хотелось бы сделать еще одну выставку Воробьева, подводящую некий итог: понимаю, как оформить работы, знаю как положить письма, документы, фотографии, проиллюстрированные этим брянским мужиком книги. Но опять сложности. С одной договорился. Проходит время. Раз! Исчезла. И галерея хорошая и вроде женщина нормальная. Хрен с ней. Почти готов каталог с моей небольшой монографией о художнике. Возвращаемся к началу: вопрос – где издать?

 

- Такое ощущение складывается: кругом враги….

- Все не так мрачно. В последнее время я все больше и больше люблю книги. Моя профессия связана с книгами. Но так как люблю книгу сейчас, я не любил ее прежде. Помнишь, как Пушкин прощался перед смертью с книгами? Как я благодарен, что можно иногда фигурально выражаясь отбыть в мир иной. Какие гиганты рождались! Бунин, Блок, Толстой, Куприн, Соколов-Микитов…. Мама! Как хорошо, что нам осталось такое наследие. Это примиряет со многими несправедливостями. А  как я благодарен тем, кто мне дарит книги. Ведь купить их сейчас все невозможно, дорого. Я поименно помню всех, кто мне дарил книги и альбомы. Перед этими людьми у меня чувство вины, я стараюсь для них что-то делать.

Какое счастье читать! Какое счастье видеть ряды переплетов, листать книгу, рассматривать иллюстрации. Понимаю, что это какая-то форма эротики – библиофил. Но я библиофил.
Книги. А еще природа.
А дорога! Вышел и пошел. Мы часто с рюкзаком, раз-два, раз-два, на вокзал и фюить – уехали, растворились. Когда я оказываюсь в лесу, надо мной небо, горит костер, мне кажется все таким обмельченным, суетливым. Это мир Божий, разве с ним сравнится рукотворное?
Какие после этого буду еще вопросы?

 

- А что ты можешь сказать о тех интервью, что ты делал на сайте?

- Я чувствую себя блохой. Приходится прыгать от вопроса к вопросу, между ними, откровенно говоря, пропасть. Интервью… С ними для меня все довольно понятно. Все идет со времени, когда я пытался работать журналистом. Стал записывать разговоры, общался с людьми, которыми любовался, о которых читал в газетах, которых видел по телевизору. Это коллекция, понимаешь, я это делал не потому что мне платили за это, а делал то, что любил. Все интервью сделаны с людьми, которыми я любуюсь, кого  уважаю, кого-то люблю, с кем-то дружу. Смешная ситуация: многие думают, что интервью, сайт Екатерины Софроновой – за этим кто-то стоит, нам платят. Один бывший приятель, лысый и бородатый пожилой юноша-фрик, все пытался как-то на нас заработать, но поняв, что денег у нас нет – отвалил.  Нам иногда пишут, просят деньги благотворительные организации, пишут явно не по адресу. Я недавно сам писал во все фонды от Прохорова до Никиты Михалкова, от Усманова до «Екатерины». Неутешительно, ответ с отказом я получил только от «Екатерины», другим фондам… Отвлекся. Так вот за интервью мне не платят, НЕ ПЛАТЯТ, подчеркиваю жирным шрифтом. И появлялись интервью, когда мне  что-то вдруг становилось нестерпимо интересно. Как фиксаторы пакмяти интервью с Гребенщиковым «Белорусскими песнярами», группой «Иван купала», музыкантами Сергеем Вороновым, Александром Титовым, Александром Ляпиным, Павлом Молчановым, Людмилой Берлинской, с художниками Иваном Чуйковым, Кларой Голицыной, Зурабом Церетели, Никасом Софроновым, Михаилом Брядовым, Анатолием Брусиловским…. Я смакую каждое имя. Часть жизни, от этого не отопрешься.

 

- Ты планируешь продолжать?

- В настоящий момент, мне так кажется, так чувствую, продолжать я не буду. Все что можно было сделать – сделал. С кем хотел – пообщался. Думаю, что если кто-то из друзей напишет, мол, давай сделаем интервью, - то сделаем. А так, только за деньги, только за крупные и мелкие деньги. Или с кем-то из гигантов. Но что-то повывелись гиганты.

 

- Как-то звучит…
- Не очень? Ну что поделать. К сожалению, я не могу себе позволить больше тратить так много времени на посторонних людей. Пора заниматься своими делами. Видишь, это мое первое интервью Я разговорился, потому что вдруг понимаешь, что есть что сказать. Ведь, насколько больше я мог  рассказать.

 

- Все интервью хорошие.
- Они все хорошие, но неравноценные.

 

- Несколько слов в заключение.

- Думаю, можно было некоторые вещи сказать иначе, немного мягче, но я не хочу. Часто я заканчивал свои статьи фразой : «давайте оставаться людьми». Если мы будем врать, даже политкорректно молчать, всё, мы – нелюди, мы хуже любой никчемной дряни. К сожалению, все чаще я сталкиваюсь с толерантными, поликорректными людьми, это касается и моих неплохих знакомых.  Конец этого года проходит у меня в чистке, как у Пастернака написано «перед праздником уборка». Я чищу мой круг, чищу себя. Многое слишком поздно стало понятно. Я рад, что жизнь продолжается, и есть возможность что-то сделать. Счастлив, что есть люди, которые меня любят, а я могу ответить взаимностью.  От души желаю всем добрым людям, чтобы у них все складывалось хорошо. Нормально? Вот такие маленькие мечты довольно обычного человека.

 

- Шутка?

- Кокетство.

 

- Продолжение будет?

- Чего?

 

- Творчества?

- Надеюсь, что будет.

 

Фото - Екатерина Софронова.

Я помню две встречи, которые были у нас с Марфой Ямщиковой в доме Палибина. Незабываемые встречи, могу уточнить. Навсегда врезался в память вид из окна кабинета Саввы Ямщикова: подлинная старая Москва, московский дворик. Теперь, вероятно, этого не будет. Но невозможно представить, что этот очаг, десятилетиями призревавший реставраторов, угас. Казалось бы, нас учат, что все возможно: возможно ломать особняки, купеческие дома, ограды, рубить деревья, выселять людей, предавать память…  Но ведь невозможно в себе убить человека. Невозможно. Я уверен. Дальше будут еще более иррациональные, утопические события, но пока, когда еще жива память, остры чувства, не умерла любовь, как тягостно и больно переживать очередную потерю. Москва, которые видят мои глаза – мало имеет отношения к тому городу, где я родился, который люблю. Но пока еще я могу отыскать едва приметные следы, пройти по улицам, давным-давно бывшим родным. «Ничего, - говорю я себе. – Новые, приезжие обживут эти места». Но не легче сердцу. Есть ли силы бороться? С кем? Опять ветряные мельницы в глазах.