Письма Александра Бенуа Николаю Синицыну

Представляем Вам девять писем А. Бенуа, адресованные Н. Синицыну, до сегодняшнего момента нигде не публиковавшиеся

Николаю Васильевичу Синицыну (1912-2000) – известному московскому художнику граверу, педагогу и коллекционеру – было свойственно во всех его начинаниях «дойти до самой сути». Выходец из крестьянской семьи, он собственными силами добился успеха в искусстве. В разные годы его друзьями, наставниками, опекавшими молодого человека, были А. П. Остроумова-Лебедева, братья И. Н. и А. Н. Павловы, А. Пискарев, А. Н. Усачев, А. Герасимов. Преподавая рисование и черчение в Сокольниках, а также, работая с одаренными детьми у себя дома, Н. В. Синицын взрастил блистательную плеяду художников, среди которых Ю. Р. Берковский, Я. Н. Манухин, А. Т. Зверев, Х. Аврутис, Т. Н. Скородумова, Л. П. Дурасова, Д. Краснопевцев, Н. И. Калита, Ю. В. Жигалов.

Данная публикация без сомнения является сенсацией, ибо проливает свет на одну загадочную страницу биографии Н. В. Синицына, его переписку со знаменитым русским художником, искусствоведом, волею судьбы эмигрантом, А. Н. Бенуа. В 1957 г. по совету А. П. Остроумовой-Лебедевой (к тому времени уже покойной) через французское посольство в Москве отправил в Париж на суд мэтру ряд своих лучших цветных гравюр. Восторженный ответ не заставил себя ждать.

…………………………………………………………………………………

Париж

14. III. 1957

Многоуважаемый Николай Васильевич!

На днях получил, наконец, так любезно посланную Вами книгу Воспоминаний нашего милого незабвенного друга и известного художника: Анны Петровны. Тотчас по получении я углубился в чтение, получая при этом совершенно особое удовольствие сопряженное и с налетом сердечной тоски. Что за чудесное то было время, о котором с таким чувством вспоминает автор записок! И так бесконечно грустно, что тоже уже больше нет среди живых ни Анны Петровны ни ее верного друга – моей обожаемой жены… Уже пять лет прошло с кончины Анны Карловны и скоро наступит двухлетняя годовщина со смерти Анны Петровны… И ах как я жалею, что Анна Петровна не познакомилась с моими памятными записками, вышедшими в Нью Iорке, в «Чеховском издательстве» (под нелепым названием «Жизнь Художника»). Правда, в этих двух томах я не дохожу до того момента, когда я познакомился с А. П. Остроумовой, она с подругой поселилась здесь в Париже в довольно близком соседстве от нашего обиталища и мы стали видеться чуть ли не каждый день, а «Костя» Сомов (тогда еще вовсе не знаменитый) превратился в нечто вроде слуги этих барышень, за что и был прозван ими: «наш кухонный мужик». – Я бы переслал бы Вам свою книгу (все издание должно было занять пять или шесть таких же томиков, но Чеховское Издательство обанкротилось и мои записки, в конечном виде, доходят всего лишь до 1890 года). Не посылаю же я до времени эти вышедшие тома, не будучи знаком с нынешними цензурными условиями, и опасаясь, как бы книга не затерялась.

Вас интересует, что у меня имеется из работ Анны Петровны. Увы, не много: всего одна прелестная акварель, изображающая расположенную по склону улицу в Бургасе, оттески в два и три тона ее гравюр с моих иллюстраций к Последнему из могикан 1906 г., превосходный оттиск большой цветной гравюры «Летний сад под снегом» и не менее превосходный оттиск гравюры «Персей освободитель Андромеды» с оригинала Рубенса в Эрмитаже.

Еще благодарю Вас, желаю Вам всего лучшего и остаюсь совершенно преданный Вам

Александр Бенуа

Париж

7. V. 1957

Глубокоуважаемый дорогой Николай Васильевич!

Ах! Как я завидую Вашему идеальному и до чего же мне понравилось Ваше письмо-книжка, из которого я познакомился не только с Вашим отношением к нашему общему другу к незабвенной Анне Петровне, но косвенно (и между строк) и с Вами самим. Это знакомство заставляет меня жалеть, что наше общение не может приобрести более тесный характер! Что же касается до Воспоминаний А. П. Остроумовой, то обе посланные части (II-ую и III-ю) я получил и приношу Вам за них мою сердечную благодарность. Первой же частью я обладаю с самого ее появления на свет, что было давным давно, вторую я уже читал по экземпляру, принадлежащему одному из моих здешних друзей, а вот за третий я собираюсь засесть ныне, когда наконец как то освобожусь от внезапных срочных дел и смогу предаться «заслуженному отдыху».

Вперед радуюсь тому наслаждению, которое, несомненно обрадует меня при этом чтении и которое вызовет с особой яркостью образ прекрасного художника и милого друга. Но до чего же конец Анны Петровны, судя по Вашему письму и как все же этот конец в своей покорности судьбе был полон душевной красоты! Милая милая Анна Петровна! Она была мне дорога еще тем, что моя жена (о которой она неоднократно вспоминает в своих записках) выделяла ее из всех наших знакомых дам, была с ней на-ты и считала ее своим единственным другом!...

Увы, и моей обожаемой Анны Карловны вот уже пять лет как нет на свете и я, не смотря на нежнейшие заботы горячо любимой дочери чувствую себя с тех пор каким-то оставленным. – Вернее для меня как то утрачен главный смысл жизни!

Что же касается до моих Воспоминаний, то я бы с радостью выслал оба вышедших тома, если бы не опасался, как бы, в силу всяких условий, они «не затерялись в пути». Быть может я мог бы их направить по адресу какого либо ученого или художественного учреждения?

Еще благодарю Вас от всей души, дорогой Николай Васильевич, и остаюсь совершенно преданный Вам

Александр Бенуа

Париж

27. VI. 1957

Многоуважаемый Николай Васильевич.

Кончил прочтение Воспоминаний милой незабвенной Анны Петровны Остроумовой и снова исполнился чувств сердечной благодарности Вам, доставившему мне это редкое, подернутое некоторой грустью, удовольствие. Спасибо спасибо. Что же касается Вашей «просьбы разрешить Вам прислать мне несколько оттисков» с гравюр Анны Петровны, а также Ваших, то я буду чрезвычайно рад получить их и постараюсь как либо заслужить такой подарок!... Постараюсь одновременно с этим письмом отправить по сообщенному адресу два вышедших тома моих Воспоминаний. К сожалению, они обрываются на 1894 годе, а дальнейший текст продолжает лежать под спудом в рукописном виде, так как «Чеховское издательство» в Нью Iорке обанкротилось, а других русских у издателей, которые пожелали бы продолжить печатание этих записок, пока не находится. В этих же двух томах естественно еще не говорится об Анне Петровне, с которой я имел счастье познакомиться только в 1898 году в Париже. Впрочем, и до того между нами установился род знакомства в 1893 - когда она и я с моей невестой были заняты копиями в Эрмитаже - она «Девочки с метлой» Рембрандта, а мы оба с портретов Фрац Хальса, висевших в том же отделении, как и Рембрандт. Но тогда знакомство дальше приветствий не пошло.

С совершенным уважением и признательностью остаюсь преданный Вам

Александр Бенуа

Alexander Benois Париж

2 rue Auguste V,t 15. VIII. 1957

Paris XV

Многоуважаемый дорогой Николай Васильевич!

По истине не ожидал ничего подобного! Какой щедрый какой грандиозный дар! Какой Вы сами прекрасный и милый человек! Какой достойный последователь незабвенной милой Анны Петровны!! Ваши гравюры изумили и меня и всех моих здешних приятелей знающих толк в искусстве. Один лист лучше другого. Такое глубокое поэтичное чувство природы Вы соединяете с самой изощренной техникой. Между прочим меня поражает до чего Вам удалось превратить в нечто по истине монументальное и полное возвышенного настроения этот странный агломерат строений, что были возведены по прихоти царицы в Царицыне! И какое прелестное у Вас чувство красок, какой такт в их выборе. Однако в равной степени, если не в большей степени я люблю Ваши «черные» листы. Давно я не испытывал такой радости, как та, что я почувствовал, вскрыв огромный пакет, знакомясь затем с его содержанием. Благодарю благодарю Вас от всей души. Я был бы счастлив, если бы мне удалось в какой-то мере «отплатить» чем либо аналогичным. Думаю послать Вам что либо из моих произведений, но Вы облегчили бы мою задачу если бы сказали, что именно было бы Вам приятно получить: какой либо вид, пейзаж (увы, русских у меня не осталось) или что-либо театральное. Пока посылаю Вам, по Вашей просьбе две фотографии и очень жалею, что не обладаю чем более значительным. Я уже давно не снимался (я вообще не люблю сниматься) и то, что я посылаю нечто запоздалое. Таким, каким я изображен на этих снимках я был несколько лет назад, с тех же пор следы прожитого времени; с тех же пор время… наложило довольно таки заметную печать на мою внешность. – Благодарю Вас за фотографии «Русского Пахаря гравюры». Отныне обращаясь к Вам я буду лучше представлять себе своего собеседника, с которым судьба авось еще приведет встретиться, если бы Вы собрались посетить старушку-Европу и преславную ее столицу – город Париж.

В ожидании такого удовольствия позвольте Вам пожелать от всей души все лучшего и полного успеха в работе.

Крепко пожимая руку, остаюсь преданный Вам

Александр Бенуа

Париж

3. IX. 1957

Дорогой Николай Васильевич!

Только что получил Ваше письмо от 28 августа и спешу ответить на вопрос, который Вы ставите. Все Ваши письма от 11, 19, 21-го июля я получил, но тогда сразу не был в состоянии ответить, по причине крайне занятости неотложной и спешной постановкой балета Щелкунчик для одного английского предприятия. Потребовался громовой эффект от получения папки с Вашими работами, чтоб заставить меня на несколько минут эту срочную работу оставить и выразить Вам свой восторг. За продолжительное же молчание я очень прошу извинить меня! – Не откликнулся я сразу тоже на присланный Вами чудесный альбом гравюры самой Анны Петровны! Дошел же он в полном порядке и во всей изящности созданного Вами «оформления». Что однако особенно тронуло меня в этой посылке – это фотография Анны Петровны; которая хоть и побелела волосами, все же, видимо, осталась до конца тою же какой мы ее знали и в обществе которой нам было особенно уютно и по-себе.

Милый Николай Васильевич позвольте же мне теперь еще раз (и много раз) поблагодарить за все доставленные радости! –Ваши же гравюры я показываю с гордостью моим здешним друзьям, товарищам по искусству, и от всех слышу те же возгласы изумления и восторга. Одинаковые восторги вызывают и красочные и черные отпечатки. И одинаково поражает, как чувство природы (берега Камы!) так и поэзия прошлого, так замечательно Вами переданная в Вашей Царицынской Серии! Единственный ущерб понесенный Вашей посылкой – заключается в том, что последний лист отклеился с одного верхнего уголка и вследствие того (вероятно от тряски в пути) помялся верхний левый край листа, несколько впрочем не порвав самого изображения. Специалист несомненно сумеет этот изъян поправить.

С каким бы удовольствием и я послушал бы рассказов милой Анны Петровны, о которых Вы с таким умилением пишите. Я так и слышу ее голос, ее манеру излагать свои впечатления в чем часто звучало довольно таки патетичные нотки то восхищения, то ужаса. Вот и читая ее записки, я точно слышу эту ее манеру, и вижу переменную игру выражения на лице. Вы, счастливец, что эти ее речи слышали в действительности, и я вполне понимаю, что Вы подпадали под их особое очарование. То, что она Вас даже – «приняла за сына», не переставала вспоминать, что Вы служили ей помощником и опорой, это показывает до чего Вы были ей близки, а следовательно до чего она вообще, такая прямая и не скрытная могла перед Вами раскрыться…

Очень обрадован я сообщением, что готовится второе и исправленное издание ее воспоминаний, и, когда оно появится, я постараюсь его достать. Особенно будет мне интересно ознакомиться с главой – Мир Искусство. Анна Петровна была самым ревностным членом нашего объединения и я уверен, что она сможет рассказать о нем все так, как было, а не в том искаженном виде, в котором хулители за последние годы пытались выставить это замечательное и в общем прекрасное явление в истории русской культуры.

Благодарю Вас еще за Ваши лестные (и несомненно вполне искренние слова о моих произведениях, выставленных в Третьяковской галерее). В тоже время испытываю известное чувство гордости: что вот и я там - в близком соседстве с друзьями моими современниками (особенно с Серовым) и с нашими учителями, с нашими преславными предшественниками, начиная с Веницианова и Кипренского и кончая Репиным и Суриковым. И как грустно всегда становится, когда я здесь у французов не встречаю ни малейшего понимания прелести и величия Русской художественной Школы!

Однако довольно. С чувством сердечной благодарности пожимаю Вашу руку и остаюсь совершенно Вам преданный

Александр Бенуа

Париж

2. V. 1958

Дорогой Николай Васильевич.

Что то давненько не было от Вас весточки. Я соскучился по Вашей чудесной каллиграфии! – Как поживаете? Что нового в смысле творчества?

За книгу о Павлове приношу Вам бессовестно запоздалую, но превеликую благодарность. Увы не могу похвастаться чем либо подобным. Даже театральные работы приостановились. Пора на покой. Завтра мне (шутка сказать) минет ужасно много лет – 88!!

Здесь сейчас великолепная выставка, посвященная Домье. Я убежден, что Вы не менее меня цените этого «графического Колосса». Творчество его действительно колоссально, самый стиль его заслуживает такого слова; не даром некоторые историки сравнивают его с Микель Анджело. Разумеется на огромную массу не мало всякого балласта: «вещей «пустых», состряпанных на скорую руку для заработка неброско и не прочувствованно, но даже такие «отбросы» отличают гения и, сопоставленное с творчеством его (и очень талантливых) современников, представляются чем то особенно ярким и жизненным. Убежден, что Вы со мной согласны.

Крепко жму руку. Остаюсь преданный Вам.

Александр Бенуа

Париж

31. V. 1958

Дорогой Николай Васильевич

Очень Вы меня обрадовали своим милым и интересным письмецом, написанным со свойственным Вам неподражаемым почерком. И совсем Вы не «врываетесь в мое творческое время» - а лишь доставляете мне большое удовольствие. Сразу же Вам отвечаю. Увы! Я не обладаю Вашим мастерством и Вам придется потрудиться при разборе моих каракуль.

Начну с «обертки». Глядя на нее, меня взяло беспокойство – уж не ударились ли Вы в абстракцию? Если же это случайная и проходящая забава, - то я приветствую.

Постараюсь ответить на все Ваши пункты по порядку. – Начинаю с благодарности за поздравление и пожелания.

Что же касается до того, как пишется Doumier по русски, то, пожалуй ближе к произношению будет Домье с мягким знаком. Тем качествам, которые Вы в нем отличаете и я любуюсь, но, пожалуй, превыше всего пленяет в нем мощь, могучий стиль – не даром некоторые его поклонники сравнивают с Микель-Анджело – что однако требует больших оговорок.

О помянутой Вами акварели «Камиль- Демулен» я не имею представления….. К сожалению, за последние годы появилось не мало подделок работ Домье отличить их не трудно – они как раз выдают себя отсутствием стиля, как в затее, так и в любом мазке и штрихе.

Согласен я с Вами и в оценке Рериха. Но кроме некоторых его «исторических фантазий» я всегда любовался и его простейшими пейзажами севера. Напротив, я совсем не люблю его Гималаев, а также все, в чем он пытается предстать в виде какого то пророка или восточного мага. Все это крайне высокопарно и совсем неубедительно.

Радуюсь, что судя по Вашим словам, я хорошо представлен в музеях и коллекциях нашей родины, однако в то же время меня охватывает некоторое смущение при мысли, что все брошенные мной когда то на произвол судьбы, теперь гуляют по рукам и в этой массе не мало вещей не достойных сохранения. Я все собирался заняться чисткой этой массы, но так и не успел!, отбывая, я считал, что скоро вернусь и тогда этим займусь. Да вот не вышло.

Исполнение табличек моего Версальского альбома в самой обыденной и простоватой технике – даже совестно сознаваться. Это цинкография с рисунков пером, к чему припечатан один или два тона литографий. Словом, это подделка под благородную деревянную гравюру в красках…

Но в те, ныне далекие и столь суровые, времена приходилось довольствоваться малым, дешевым и скорым. А мне уж очень тогда замечталось о Версале, мне казалось что я никогда больше туда не поеду… И то удивительно, что нам удалось тогда смастерить этот альбомчик и я рад, что он Вам доставляет некоторое удовольствие….

В ответ на Ваш вопрос, как долговечны гуашевые краски, могу указать на то, что они более долговечны, нежели что либо – ибо что можно желать лучшего нежели миниатюрам, которые все еще так дивно играют красками в средневековых европейских и восточных книгах, а ведь это гуашь т. е. краски разведенные на клее. Но, разумеется, хранение во мраке книжных страниц и в условиях музейных есть нечто особо привилегированное. Ну а наши «продукты», висящим открыто на стене, боятся света (особенно краски новейшей фабрикации) и почернения «серебряных» белил (предпочтительнее «свинцовые – blane ge zine).

Англичане особенно ценят чистую акварель (краски медовые прозрачные, белый цвет – бумага), но мы не англичане с этим не считаемся, а пишем наши «водяные картины» как попало в перемешку и акварелью и гуашью и даже темперными красками.

Поздравляю Вас с тем, что Вы «засели за гравюру» (резцом по меди?). Но это требует в наш век большого мужества, чуть ли не геройства. Но при Вашей редкостной энергии и выдержке (которая у Вас вяжется с темпераментом) Вы несомненно преодолеете все и самы страшные трудности. Желаю Вам от души успеха и очень буду благодарен, если порадуете присылкой образцов в этой технике…

Желаю тоже успеха и в продолжении начатого цикла «Царицына» и «Архангельского», но очень Вам рекомендую заняться таким же прославлением наших Ленинградских (петербуржских) окрестностей особенно Петергофа и «Пушкина» (Царского Села).

Прекрасно делаете, что собираетесь издать монографию, посвященную одному из наших «классиков» гравюры – Фалилееву.

Кончаю повторением сказанного – совсем Ваши письма меня не утомляют. К тому же они так дивно, так хорошо написаны.

Все Ваши перечисленные письма были в свои сроки получены. Ожидаю продолжения.

Крепко пожимаю Вашу «мастерскую» руку и остаюсь преданный Вам.

Александр Бенуа

Париж

17. III. 1960

Глубокоуважаемый Николай Васильевич.

Выражаю Вам от имени всей моей семьи и наших близких друзей глубокую благодарность за Ваш чудесный дар, памятник моему отцу – нами всеми горько оплакиваемому. Будем свято хранить память о нем созданную Вашей рукой. Также свято будем хранить и серию прекрасных гравюр Ваших, которые папа так высоко ценил и которые с таким огромным мастерством передают всю прелесть родного пейзажа.

Папа много хворал последние два года: однако ничего не предвещало роковой исход именно в те дни, когда его организм вдруг сдал – между 6-м февралем и утром его смерти - 9-ого февраля. Скончался он спокойно, - огонек жизни все слабее и слабее мерцал – пока не потух окончательно около 7 ½ – ч. утра.

Я, - его старшая дочь, - вдова художника и гравера Юрия Черкесова и мать художника Александра Черкесова, жили после смерти моей матери в 1952 г. – неотлучно при папе. Бесконечно грустно в опустевшей квартире, где все еще дышит навеки ушедшим хозяином.

Буду рада если когда нибудь напишите о себе и о Вашей работе.

С огромной благодарностью шлю Вам и самый мой искренний, сердечный привет.

Преданная Вам и уважающая Вас.

Анна Черкесова-Бенуа

(В материале сохранена авторская орфография)

Публикацию подготовил А. Шульгин с любезного согласия А. А. Синицыной-Суворовой