Медленно, неуклюже идет медведь по лесной тропе. Попробуй на двух лапах! И долго еще идти медведю до деревни. А комары тучами вьются. А солнце так невыносимо печет, что в лесной чаще дышать нечем. Ворчит медведь. 
- Сяду на пенек, съем пирожок. 
А из короба кричит ему девочка. 
- Вижу, все вижу. Не садись на пенек!
И удивленно  медведь дальше ковыляет, сопит и переваливается с бока на бок. И только комары зудят и птицы перекликаются. И темный лес шумит.

А в поле бузина. И запах бузинный голову кружит, как дурман. Из него, верно, варят дурманное зелье. И травы уже подсыхают. И лету скоро конец. 
Скоро ли выйдет медведь из лесу?

Память. Давай оживим те давние картины, которые стоят у меня перед глазами. Электричка , скрежеща, притормаживая, подъезжает к вокзалу Волоколамска. У платформы растут гигантские березы (скоро их срубят). Водонапорная башня. Маленький вокзал, крашеный бледно-зеленой краской. Туалет, «М» и «Ж», туалет, потрясший некогда Марину Влади. Еще слева было кафе, где можно было опрокинуть стакан, оно сгорело. Пройти вперед и ждать до посинения (если не успел) автобус на Малое Сытьково. Автобус ходит несколько раз на дню. Таксо-мафия, мужики обнаглели и спрашивают за проезд бешеные деньги. Лучше подождать, а деньги потратить с умом.

Еще вспомним две стекляшки, магазины-кафе напротив туалета. Там на открытом воздухе, за столом стоят и выпивают мужики.
В серых мундирах ходят милиционеры.

В мой первый приезд в Волоколамск, встречал меня дед Саша, теперь покойный. Мы впервые увиделись и сидели на лавке, не зная, что друг другу сказать. На мое предложение попить пива, дед согласился. Скоро мы стали близкими друзьями.

Как наяву я вижу дорогу: Пагубино, Рюховское, Спас, Клишино, Новлянское. Стоп. Здесь сходим и по полю к лесу, через лес минут десять и пришли. А за Рузой – Чернево, Клетки, Малое Сытьково….
Хотя проедемся еще раз. Автобус, желтый ЛИАЗ, переваливаясь, еле ползет. Мимо переезда и поехал. Поля от дороги защищают еловые посадки, в полях стадо. Деревни еще ветхозаветные. Серые, почти черные бревна срубов, шиферные крыши. Яблони.
Долги переезды через лес. А лес! Дремучий, старый, ели до небес, а иногда болота с дохлыми безлистными березами и рыжей осокой.

Дед

О чем я тоскую иногда? О том, что умер дед Саша Попков. Уже никогда не подойти к нему под яблони, не присесть на скамейку возле грубо сложенной уличной печки. Печку он каждый год перебирал, промазывал глиной, клал сверху тяжелую плиту и кое-как укреплял трубу. Все лето, чтобы не жечь электричества, готовили на улице. Варились супы, жарилась картошка и грибы (если Бог посылал), варилось варенье, компоты, сушились яблоки и груши.
Дед инвалид войны, с покалеченной рукой - клешней, неестественно загнутой крюком, любил посиживать на скамейке в тени яблонь у печки. 
- Леша! Ха-хаа. Сядь, посиди. - чаще всего говорил он. Я садился. Мы молчали, говорить особенно было не о чем. О том, что камари злые, черника пошла, нижний венец у бани нужно заменить. Сиюминутные разговоры.
Дед ходил в лес за валежником, реже с бензобилой запасти чураки, которые потом привозил на телеге. Это был старик, ориентировавшийся в лесу по солнцу, настоящий деревенский дед.
Любили мы с ним выпить пива, порой могли и водки, за что ему доставалось от бабки (звавшей его пеньком с глазами), мне от... Тоже всегда попадало.
Чтобы комары не заедали, дед брал косу и выкашивал большой участок за забором в лесу. Пересаживал за забор кусты смородины, сливы и не привитые яблони.
Когда пришло время мне ставить забор. Дед подумал, пошел в огород и вырыл из земли десять железных ржавых столбов и великодушно отдал моток старой запутанной сетки. Мы вместе и забор сгородили. Когда я строил баню, дед приходил и охотно помогал.
Ходили мы вместе и за грибами. Я взял фотоаппарат и его сфотографировал. По-моему, он этим гордился.
Хорошо было осень приехать в деревню. Зайти в дом, затопить печь, разобрать продукты, а потом пойти к деду с бабкой. Сидели. Они вспоминали молодость. Рязань. Деревню. Озеро Беленькое. Грибы, ягоды, ушедшую жизнь. Спорили и ссорились между собой. Я молчал, слушал их, пил и любовался ими.
Незаметно все пролетело.
Деда давно похоронили. А я по нему иногда очень тоскую.

Сколько лет было ему? Каждый день возраст его как-будто менялся то в большую, то в меньшую сторону. И все это зависело от самочувствия, настроения, каких-то мельчайших жизненных подробностей, какие мы не замечаем никогда, но эти-то подробности формируют наши привычки и характер. Он сам не знал своего возраста. Не ощущал. Жив ли он теперь или уже умер? Я точно не знаю. Но все, что происходило с ним в чем-то настолько типично, что злободневности не потеряло. Каждый найдет что-то знакомое в этих страницах. Это несколько успокаивает меня, взявшегося пересказывать хоть и знакомую, но чужую мне жизнь.

**************

Весна. За городом установилась торжественная, звенящая тишина. Это время путешествий по бездорожью. Буйство природы еще не в апогее, но каждый новый день насыщеннее предыдущего. 11 марта на высоких тополях в темнеющих гнездах и на ветках расселись, как цыганский табор, грачи. Почему-то особенно многочисленны колонии этих птиц у железнодорожных станций.
Ни с чем не могу сравнить того счастья, когда на рассвете , еще неявном, дымном, когда в небе светит луна, ты с рюкзаком за плечами выходишь из дому и пробираешься к вокзалу. Этот волнительный запах угольного дыма на вокзале. И предчувствия чего-то, что вот-вот произойдет. Дорога будоражит и молодит.

Снег лежит только в лесу, а поля уже освободились от него, хотя и непролазны, пропитаны водой. Земля холодна и ледяное ее дыхание особенно ощутимо, когда не светит солнце. Лучше не лезть без дороги, а пылить по проселку. В низинах в кустарниках летают и стрекочут сороки. Но чем они там заняты? Не до них. Надо идти к лесу, который синеет в дали.
Лес! Сколько переживаний, грез, страхов и поэтического восторга связано у меня с лесом. Как хороши грибные охоты, гуляние по едва заметным тропкам, часовые блуждания, привал с костром и закуской. Сколько народных сказок сложено о лесе. Вот и сейчас я настраиваю себя на то, что обязательно встречу «свою» сказку. За этим и приехал. Как бы не любил я город, душа моя принадлежит глуши, там, где бескрайни земля и небо – мой дом.

А что есть чары природы? И есть ли они?  Нечасто русская природа благосклонна. Идешь с горки на горку, плетешься по бурелому, перелезая через стволы поваленных деревьев, месишь грязь, моросит дождик, снег кружится…  Всегда преодолеваешь трудности. И вдруг что-то почувствовал! Миг! Еще мгновенье. И ты уже прозрел: открылось небо, паутинка на низких елках, травы с огоньками Ивана да Марьи, ты вдохнул сырой воздух, и почему же ты, бродяга, вдруг чувствуешь себя счастливым? Как это объяснить. Это, друг мой необъяснимо. Любовь к природе либо есть, либо отсутствует. Кому-то нужен комфорт и цивилизованная жизнь, и случайная нудь комара такого человека способно вывести из равновесия. Зачем ему показывать разхлябшие проселки, ручьи и ворона, черной точкой, летящего в весенней лазури? Бессмысленно. Пусть уж такой человек живет в городе. А ты не трать сил и слов.

Августовским утром босиком выйду из дома. По деревянным ступенькам, их четыре, на землю. Солнце уже успело нагреть землю. Приятно шевелить пальцами, чувствуя земляное тепло. Трава еще в росе. Пахнет яблоками, укропом. В саду из уличной печки идет дым. Значит, старики уже начали гнать сок.

- Гякось! – слышу я воркотню бабки. -  Глякось, пенек с глазами, ты глухой? Дед, а дед!

Глуховатый дед возится с печкой и бабку не слышит.

- Гражданин, ты не одни – продолжает бабка. – Дед, а дед.
- А..- как бы нехотя  отвечает старик.

Летает много ос. Румяные яблоки, паданка, валяются в картофельных грядках. Осы едят спелые яблоки.
За забором уже заметно желтеют березы. Я иду к старикам, ладонью оглаживая розовые флоксы. Жизнь так упоительна и кажется счастья так много, что его хватит всем людям на земле.

Память. Где теперь мой домик в две комнаты, с печью булерьяном, где я коротал зимние ночи?
Как забыть мне дорогу пешком от вокзала в Волоколамске, когда разобрали пути, а автобусы уже не ходили. И шел я к Новлянскому пешком, и только белый месяц был моим спутником. Август, как уже прохладно вечером, как темно. А я спешу домой и несу огромную сумку с консервами: бабка нагрузила меня солеными огурцами, вареньями, компотами. А еще грибы, до которых я и теперь жаден…  Дошел, когда уже все собирались спать.

А помнишь, как я в первый раз привез тебя в Волоколамск. И мне кажется, что ты полюбила это местечко также кровно, как и я. Наш первый Новый год, в деревенском доме. Елка, срубленная в лесу. А помнишь, какие стояли морозы, от морозов иней на деревьях был невиданный, сказочный. Мир сиял хрусталем и золотом под холодным декабрьским солнцем. И наши прогулки к бобрам на их плотину. И поездка к Волоколамскому кремлю. А  поздней, уже в марте, паломничество к Иосифо-Волоцкому монастырю.
Я пишу, и мое сердце ощутимо нагревается, я чувствую как горячо в груди, как хлынула кровь в голову.
Любовь. Что есть любовь?
Я знаю, что чувство к моей малой родине я унесу с собой в могилу. 

Алексей Шульгин.

Фотографии Екатерина Софронова.